Это письмо было от Хоумера Бакланда, и оно предназначалось мне. Что было приятно, разумеется. Все любят получать письма, если, конечно, в них не счета и не извещение о смерти какого-нибудь родственника. Но с этим письмом для меня была проблема, потому что я не знал, кто такой Хоумер Бакланд. Оно начиналось внезапно, словно до него я должен был получить какое-то другое письмо, а это, которое я держал в руках сейчас, было его продолжением…


***

Когда мы выбрались на автостраду, я готов был выползти из машины, упасть на колени и начать целовать асфальт. Если бы кто-то в тот момент остановился рядом с «мерседесом» Офелии, чтобы поинтересоваться, все ли у нас хорошо, я бы и его расцеловал, спел бы какую-нибудь разудалую песню и, схватив за руки, попытался бы станцевать глупый танец. Не знаю, как Офелия, но я в тот момент испытывал облегчение, Дэйв.
С этой короткой дорогой, которая, наконец, закончилась на автостраде, нам не шибко повезло. Я уже привык, что маршруты наши пролегали через места, весьма странные, но сегодняшний по странности бил все рекорды. Я давно перестал бояться дорог, по которым мы ездили.
Перестал с десятка два дорог назад.
Но еще помнил свой первый короткий маршрут, правда, неотчетливо, будто в тумане. Так помнят ночной кошмар. Обычно их вообще забывают с пробуждением, но некоторые остаются в голове. Может быть, дело в том, что ты прокручиваешь их в уме, только-только открыв глаза и вытерев лоб, мокрый от пота. Проделывая это, ты словно переводишь сон из разряда тех, что исчезнут, в разряд тех, что засядут в памяти, как занозы. Но занозы неяркие, призрачные. Я помнил дерево, утащившее мою шляпу, помнил странных существ, похожих на лягушек с собаку ростом, но сейчас, если бы кто из знавших о происходившем на дорогах Офелии с расширенными от ужаса глазами спросил меня: «Как ты можешь?! Как ты можешь возвращаться туда?» – я бы пожал плечами и ответил бы: «А что?»
Офелия ездила по коротким дорогам штата Мэн – если не сказать, по коротким дорогам вселенной – гораздо дольше меня. Для нее происходящее вокруг было даже не сном, который не помнишь на утро, оно было сном, приснившимся кому-то другому.
Сегодня мы выехали из Бангора, чтобы попасть в Дерри, где у Офелии жила какая-то подруга. Зная Офелию, я даже и не думал, что мы можем поехать туда любой другой дорогой, кроме короткой. Да что тут такого? Короткая дорога? Прекрасно. До Дерри было недалеко, а так мы проскочим туда почти мгновенно. Будто начнем делать шаг в Бангоре, а опустим ногу уже в Дерри.
Мы свернули на шоссе, потом на одну из чудом отмеченных на картах грунтовок, затем еще на какую-то, уже из тех, о которых картографы даже не подозревали, и еще… И тут мир сошел с ума. Этот момент всегда случался. Я сейчас уже привык замечать его, Дэйв. Раньше он наступал внезапно, словно выпрыгивал из-за угла. Эдак в плохих фильмах ужасов пугают зрителей. И он пугал, этот момент, скажу я тебе. Действительно пугал. Пару раз, даже уже зная, что это случится, я вскрикивал, не в силах сдержаться. Я не понимал, как вытерпел в тот первый раз. Наверное, сказался эффект неожиданности. Или, может, я был слишком занят чуть задравшейся юбкой Офелии Тодд. А теперь-то я стопроцентно знал, что во время наших коротких дорог мир однажды все равно сдвинется. Словно кто-то проведет камнем по стеклу. Словно старый бродяга, желающий заработать деньжат, пройдется смычком по пиле, зажатой между ног. Она издаст плачущий, заунывный звук, ввинчивающийся в кости. Вот мы едем по нормальным асфальтированным дорогам, вот сворачиваем на нормальные грунтовки, а потом – дзззззинь! – и мы уже ни здесь, ни там. Мы нигде.
Впрочем, сейчас мне даже нравился этот момент сдвига. Я почти что возбуждался, думая о его приближении. Глаза загорались, я ждал и жаждал момента, когда мир сдвинется. Короткие дороги могли быть приятными, кто бы что ни думал. Офелия иногда смеялась, замечая, как я набираю полную грудь воздуха, словно ныряльщик перед погружением, и выдыхаю, когда мир сдвигается.
Но сегодняшняя дорога оказалась кошмаром. После того, как мир сдвинулся, после того, как дороги свихнулись, нам пришлось нестись по болотистой местности. Я уже давно задумывался о том, что будет, если однажды нам не повезет, и мы заедем, например, в тупик, или дорогу что-то перекроет. Или кто-то. На этих коротких дорогах и не разберешь, где заканчивается «кто-то» и начинается «что-то». В общем, гнали мы по болоту. Это я для себя называл то, что было под днищем «мерседеса», болотом, хотя на болото это походило так же, как Дональд МакДональд на президента. Жижа, вылетавшая из-под колес автомобиля, была зеленой, флуоресцентно-зеленой. От нее чуть шел пар, и ее запах пробирался внутрь машины даже сквозь поднятые стекла. Он был душным, если не сказать, удушливым, так пахло перепревшее сено, в котором завелась плесень. Он, может быть, казался бы уютным, если бы не был таким уж насыщенным и если бы не эти нотки гнильцы на заднем плане. «Да, плесень, – как ни удивительно, я думал спокойно, – мы едем по плесени». Впрочем, по чему мы только не ездили… Потом зеленая жижа под колесами внезапно сменилась каменистой неровной дорогой. «Мерседес» подскакивал на выбоинах и проваливался в ямы, его двигатель натужно ревел. Подобные дороги, будь они настоящими, а не «короткими», не подходили бы для низкой посадки «седана». Но сейчас выбирать не приходилось. Будет ответвление, и мы свернем. Или выедем на автостраду рядом с Дерри.
«Мерседес», словно слыша мои размышления, влетел тремя колесами на камни, а потом нырнул вниз и насадился висевшим в воздухе задним колесом на яму, посреди которой торчал острый осколок. Из выбоины мы все-таки выскочили, но выскочили с пробитым колесом. Машину повело, она принялась съезжать с дороги, и как бы Офелия ни старалась, «мерседес» упорно хотел стащить нас на обочину. «На обочину сдвинувшегося мира», – почему-то подумал я, хотя лирические сравнения, как ты, Дэйв, знаешь, – не моя стихия.
― Надо сменить колесо, ― бросила мне Офелия, хотя я уже и сам понял, что этого не избежать, поэтому только коротко кивнул. На самом деле за этой простой фразой крылось другое: нам придется остановиться и выйти из машины.
Здесь.
Там.
На обочине короткой дороги.
Какая, к черту, обочина, если тут, кроме нас, никто не проедет?
Забавно, но Офелия действительно съехала на обочину. Что ж, привычка. Я бы тоже съехал, если бы сейчас была моя очередь вести. Поднимали мы машину на домкрате, сворачивали болты, которые удерживали колесо, баллонным ключом и ставили запаску в полной тишине. Разговаривать было незачем, да и некогда. И о чем говорить? О том, что страшно? Да не страшно, в общем-то. Пробитое колесо было, как и остальные три, вымазано флуоресцентно-зеленой жижей, пахнущей плесенью. Снятое класть в багажник мы не стали, а оставили прямо здесь. Честно говоря, не хотелось, что бы в машине потом, когда мы доберемся до Дерри, что-то напоминало о «коротких» дорогах. Ночные кошмары следует забывать. Или хотя бы не выносить из них сувениры. Наконец, запасное колесо встало на место, и Офелия быстро чмокнула меня в щеку, как девочка-школьница, украдкой.
― На удачу, ― шепнула она, и только я подумал, что нам несказанно повезло, что колесо у нас полетело не среди зеленой плесени и не под плотоядными черными деревьями из первой поездки, как сзади, оттуда, где дорога шла через зеленую плесень, послышались мерные чавкающие звуки.
Шлеп.
Шлеп.
Шлеп.
Шлеп.
«Как шаги», ― подумал я, другие, менее жуткие аналогии в голову приходить не хотели, и я испытал нестерпимое желание обернуться. Но я знал, что если обернусь, то перестану относиться к «короткой» дороге как к обычной дороге. Я, конечно, знал, что она необычная, но знать и позволять себе признавать это в действительности – разные вещи. Если я обернусь, то дорога – или, может быть, сдвинувшийся мир – сожрет меня. Я взглянул через крышу машины на Офелию и увидел, что она тоже смотрит на меня, и мышцы ее шеи были заметно напряжены. Она тоже хотела обернуться и тоже знала (лучше, чем я знала), что этого делать нельзя. Я, как и тысячу раз до этого момента, на секунду подумал, что, возможно, только это и спасало ее во время всех коротких дорог, по которым она ездила еще до меня по штату Мэн. Мы сели в «мерседес», захлопнули двери, и Офелия тут же сорвала автомобиль с места. Шлеп-шлеп сзади чуть ускорилось, потом стало еще быстрее, затем сменилось стуком по камням, когда нечто добралось до твердой дороги. Но я не оглядывался, даже в окна заднего вида не смотрел. Лишь покосился на Офелию, свою прекрасную Офелию-Диану, которая гнала машину по «короткой» дороге. Я чувствовал, практически слышал, как в груди стремительно бьется сердце. Не от страха, нет-нет, от напряжения, которое я испытывал сейчас, заставляя себя не оборачиваться.
А потом под колесами побежал асфальт. Только что его не было, и вот он уже есть, словно и был тут всегда, словно не ехали мы не поймешь где, а всегда катились по гладкой дороге. Я выдохнул с облегчением и вот тут уже обернулся. Да, позади «мерседеса» тянулось пустынное, покрытое асфальтом шоссе.
― Ты не заметил, ― вдруг сказала Офелия, ― звук двигателя какой-то не такой.
― Заглянем на станцию техобслуживания, ― ответил я. ― Не беспокойтесь, миссус.
И хотел засмеяться, потому что слово это «миссус» давно уже не употреблял, ушло оно как-то вместе с годами. Разница между мной и Офелией скрашивалась с каждой короткой дорогой. Но я взглянул на Офелию и ощутил, как сердце сжалось. Я осекся, смеяться расхотелось. Уже давно никто бы и подумать не мог, что ей тридцать пять. Она казалась вызывающе красивой, страстной, уверенной в себе, целеустремленной юной девушкой. Богиней. Ей хотелось поклоняться, ее хотелось обожать и боготворить ее. Обычно она казалась такой. Но сейчас… она была маленькой девочкой, которая вдруг поняла, что ее любимая кукла сломана. Мне нестерпимо захотелось прижать ее и обнять. Не поцеловать, не провести ладонями по ее упругой попке или чуть сжать грудь. Просто прижать к себе и обнять, как родители обнимают детей. Возраст вдруг навалился на меня, пусть и не физический, но психологический определенно.