
Каллиграфия.
Искусству каллиграфии ты учишься всю жизнь, и даже на краю света можно найти кисть, немного туши и чистый лист, чтобы вновь покрыть его причудливой вязью иероглифов.
Лучшее время для начала занятий - раннее утро, предрассветная пора, когда птицы ещё не проснулись, а очертания деревьев за окном окутаны лёгкой голубоватой дымкой. Умывшись, ты раскладываешь перед собой набор кистей, стопку белой, нетронутой, слегка рыхлой бумаги, которая хорошо впитывает краску, чуть справа от себя ставишь бронзовую тушечницу - в неё со временем въелась тушь, и вырезанный твёрдой рукой гравёра узор кое-где окрашен в угольно-чёрный цвет, добавляешь на треть свежей туши и закрываешь глаза.
Ты спокойно ждёшь того мгновения, когда первые звуки переливчатой песни жаворонка принесёт с собой наполненный свежестью летнего утра ветер; перед твоими закрытыми глазами всплывают иероглифы - один за другим ты вызываешь их из небытия, чтобы после облечь в плоть зримых образов. Еле слышно шелестит листва, запахи влажной травы (ночью прошёл дождь, он стучался в закрытое окно до утра, а сейчас там ненадолго воцарилась тишина) мешаются с ароматом цветущего жасмина, чьи шёлковые, цвета слоновой кости цветы поникли под тяжестью капель воды, и знаки в твоём сознании становятся чётче - теперь тебе до конца ясно, в чём суть сегодняшнего урока.
Вдруг разлившееся вокруг спокойствие нарушает звонкая птичья трель, и ты открываешь глаза: в комнате стало заметно светлее, и, хотя солнце пока не взошло, можно начинать. Не раздумывая, ты выбираешь длинную тонкую кисть с потёртой сандаловой ручкой и кладёшь перед собой лист бумаги - твоя рука застывает в воздухе на несколько мгновений, а затем ты слегка окунаешь кисть в тушечницу.
Кисть из конского волоса легко скользит по бумаге, оставляя за собой иссиня-чёрные, блестящие, лаконичные знаки, в которых таится скрытый смысл; на белоснежном фоне они кажутся выпуклыми, осязаемыми, наполненными жизнью, а высохнув, не умирают, но словно засыпают до той поры, пока кто-нибудь не развернёт старый, отмеченный печатью времени свиток, сдув с него пыль, и не вчитается в бегущие сверху вниз цепочки образов. Сейчас, когда ты переносишь иероглифы на бумагу, внешне ты расслаблен, а твоё сознание подобно блику лунного света на поверхности воды, который скользит по ней также плавно, как и твоя кисть по белой глади листа.
Ты завершаешь урок, когда первые косые лучи восходящего солнца только пробиваются сквозь полурастаявшую туманную дымку, выхватывая из разлившегося по углам комнаты полумрака то циновку, небрежно разложенную у низкого деревянного столика на резных ножках, то кувшин тёмно-синего цвета с узким горлышком, доверху наполненный водой, то искусно выполненную икэбану из листьев лотоса, побегов молодого тростника и болотных ирисов. Один из этих лучей, в котором пляшут мириады невесомых пылинок, окрашивает исписанный лист бумаги в золотисто-розовый цвет, и в этом луче иероглифы видны особенно чётко. Последний взмах кисти, и ты откладываешь её в сторону, смыв остатки туши с ворса; урок окончен, теперь осталось лишь перечесть написанное - и ты радуешься тому, что смог создать из безмолвной пустоты полную смысла красоту.
Каллиграфия - это путь, раз ступив на который, тебе уже не сойти с него.