Ответов в теме: 2

[Harry]

Алексей Смирнов



Мистицизм как цель,
фантастика как метод

Рассуждения дилетанта по поводу творчества Д. Кунца, С. Кинга, К. Баркера и Р. Брэдбери
Маленькое вступление. Общая черта всех "измов": они не метод, они - цель. А целей может быть много; у разных людей и в различные времена они тоже разнятся, хотя речь может идти об описании одного и того же предмета или ситуации. Цель во многом родственна точке зрения.

Возьмем, к примеру, критический реализм. Уже в названии заложено намерение выступить с какой-то критикой, и в краски этого желания окрасится впоследствии все произведение. Или присмотримся к критическому солипсизму, который не столь давно был объявлен Пелевиным - ясно, что здесь не приходится говорить о методе для многих, и перед нами - цель. Ведь солипсизм по своему определению не в силах быть критическим - как можно критиковать явления, которые существуют исключительно в воображении автора? И к чему в этом случае предъявлены претензии? Совершенно очевидно, что автор использует солипсизм ради солипсизма в силу внутренней эстетической склонности, что безусловно является уважительной причиной, но это никакой не метод, потому что только солипсист способен приправить солипсизмом художественное произведение. Никакое воображение не справится, скажем, с образом Солженицына, который, активно используя метод критического солипсизма, пишет очередной том "Красного колеса".

То же самое относится и к социалистическому реализму ( оспаривать его заказной, целенаправленный характер - задача несерьезная), и к символизму - как же без него, если авторы-символисты видят высшие символы в любых явлениях и предметах? Автор данной статьи честно признается, что давно уже оценивает литературные произведения с позиции "нравится - не нравится" и плохо разбирается в разнообразных течениях - особенно в сравнительно молодых; ему не отличить постмодернизм от структурализма, и даже с классическими стилями у него нелады. Но, невзирая на этот непростительный пробел в образовании, он оставляет за собой право рассматривать так называемые методы и направления как замаскированные цели, имеющие самостоятельную ценность. "Изм" указывает на некое состояние - желательное или нежелательное, и вряд ли можно всерьез говорить о методике, которая требует предварительного приведения мысленного строя в определенное состояние.

Впрочем, эта идея не слишком оригинальна и уж всяко не нова; все, чего хочет автор, в жизни своей не написавший ни одной статьи, - это попытаться теоретически обосновать новый "изм", который мил его сердцу и который он собирается вниманию читателя.

С учетом всего сказанного выше насчет методов и целей, обратимся к предмету нашего рассмотрения - фантастике и мистицизму.

Фантастика как метод снискала себе заслуженную славу как в писательской среде, так и в читательской. В самом деле, фантастика как самоцель - явление печальное. Если случается такое несчастье, и автор пишет фантастику ради фантастики, то из- под бойкого его пера десятками и сотнями летят звездолеты, излучатели, бластеры, хронотроны и железобетонные первопроходцы. Конфликт, лежащий в основе их существования, не стоит выеденного яйца и либо попросту надуман, либо позаимствован беспечно из пачки замусоленных трюизмов - вот что получается, если автор вздумает предаться голому сочинительству. Примеров, увы, предостаточно - здесь и Ефремов со всей его "школой", Беляев, Казанцев, а если обратиться к зарубежью - Кларк; во многом, к сожалению, Азимов, Гаррисон и даже Хайнлайн - с их пресловутой научной фантастичностью, которая сводится к описанию технических устройств и перечислению нашивок на рукавах у всевозможных галактических командоров.

С другой стороны, когда фантастика используется в качестве художественного средства, ее триумф налицо. Если целью, к примеру, становится анализ реальной ситуации или проблемы, а фантастика играет вспомогательную роль, то появляются братья Стругацкие, Лем, Воннегут, Саймак, Тенн и многие другие, чьими стараниями фантастика и существует в качестве самостоятельного жанра.

Да и как же иначе? Ведь фантастика по определению имеет дело с тем, чего заведомо не существует. Как ни крути, не бывает пока звездолетов и гениальных роботов, и вселенские диктаторы еще не предъявили прав на несчастную Землю. Трудиться над их детальным описанием, помещая при этом в основу сюжета банальную территориальную экспансию, обычнейшее дело в земной истории, - это занятие для тех, кто возбуждается единственно от вида стерильного, по оплошности не замаранного бумажного листа. Фантастика возможна и уместна лишь в качестве служанки, потому что вне какой-либо основы она есть истинная, безусловная химера, продукт сознательного, целенаправленного сочинительства.

С мистикой сложнее. До сих пор не нашлось ( во всяком случае, мне о таком неизвестно) человека, который смог бы аргументированно, с исчерпывающей ясностью доказать ее надуманность. Для тех, для кого мистика не сделалась предметом опыта, она есть предмет мировоззрения - то есть к ней можно относиться по-разному, либо скептически, либо серьезно, но нет абсолютно никаких оснований отказывать ей в праве на известную долю (если только долю) так называемой реальности. Говоря проще, по поводу мистики возможны споры - есть она или нет. Тогда как, повторюсь, по поводу фантастики сомнений не возникает ни у кого - разумного студня с Проксимы Центавра не бывает. А мистика - именно в силу неопределенности своего статуса - заслуживает того, чтобы мистицизм как метод и мистицизм как цель был рассмотрен более подробно. Мне показалось удобным проиллюстрировать некоторые собственные соображения путем беглого, поверхностного (подчеркиваю) анализа произведений Стивена Кинга, Дина Кунца, Клайва Баркера и Рэя Брэдбери. Все перечисленные авторы склоняются к работе в жанре мистического триллера (Брэдбери, конечно, во многих своих вещах от триллера отходит, да и Кинг временами делает попытки уклониться от однажды избранного пути). Я предпочитаю говорить о триллере потому, что он нагляднее всего показывает мистическое, поскольку мистика - это прежде всего неизвестность, заведомая тайна, а значит - источник страха.

Начну, пожалуй, с Кунца - с ним легче всего разобраться и, если есть нездоровая склонность к избиению младенцев, расправиться. Книги Баркера, Кинга и Брэдбери лежат сейчас передо мной, так как цитирования мне в дальнейшем не избежать. Кунца рядышком нет. Его вообще нет в доме; когда-то он был, но вскоре, по причине прочтения, сделался изгнанником, и я не вижу большого греха в том, что в разговоре о его творчестве доверюсь своей памяти и обойдусь без точных цитат.

Кунц работает в стиле "action". Его романы динамичны, полны событий и вообще всего того, что приличествует, по мнению автора, остросюжетной мистике. Смутно припоминаю краткую аннотацию на обложке одного из его произведений: читателям гарантировалась встреча с двуполым маньяком, обладающим способностью к телепортации...что-то там еще...Из самого романа помню, что у этого исчадия ада было четыре яичка...вот, пожалуй, и все.

Вообще мистер Кунц горазд на выдумку. Никого-то он не забыл - написал про вампиров, живых мертвецов, лабораторных мутантов, инопланетных монстров. Оборотней у него - как грибов после дождика; в положительных героях, конечно же, Он и Она. Кто-то близкий, но не очень, не главный, обязательно погибает; верховный гад живет до последней страницы, на которой либо взрывается, либо рамалывается в фарш.

Вот пример: из лаборатории сбегает пара тварей: добрый пес, наделенный разумом, и страшный Аутсайдер, который не поймешь, кто. Казалось бы, достаточно - но нет! потоки крови множатся, подключаются гангстеры, секретные службы и прочие статисты; про Аутсайдера начинаешь время от времени забывать, и порой вообще становится непонятно, зачем он нужен - без него роман, возможно, только выиграл бы, превратившись в еще один крепкий боевичок.

Можно ограничиться заглавиями: "Логово", "Мистер Убийца", "Слуги сумерек", "Полночь" и т. д. В господине Кунце присутствует что-то от Жюля Верна: как тот в свое время с похвальной старательностью изобретал пушечные лунные экспедиции и путешествия к центру Земли, так и этот старательно множит вурдалаков, оборотней и прочих маргиналов. Можно возразить: таковы, мол, законы жанра. Но избранный мистером Кунцем жанр мистического триллера вовсе не обязывает к исступленному сочинительству. Жанр этот, как и всякий другой, предполагает то или иное общение с реальностью. Без нее не обойтись, ибо она - все, чем мы располагаем. Ее можно изобретать, можно описывать, критиковать, пытаться на нее воздействовать, отрицать, наконец - но полное, неприкрытое отсутствие реальности никому еще не сыграло на руку. Все, что может - и то ненадолго - привлечь внимание в романах Кунца, это способ убийства, который предпочтет очередной маньяк, да пути отступления - горная дорога, лестница или четвертое измерение, в котором все те же викинги бьются насмерть все с теми же троллями (утрирую - такого я у Кунца не читал). Но это не имеет отношения ни к мистической реальности, ни к так называемой повседневности, это - пример как раз фантастики ради фантастики - чтоб было фантастично, и чем больше, тем, как полагает господин Кунц, страшнее и увлекательнее. Лично я склоняюсь к тому, чтобы вовсе отказать ему в праве именоваться мистиком.

Иначе обстоит дело с таким признанным профи, как Стивен Кинг. Герои вроде бы те же - Он, Она, вампиры, зомби, сатана, ясновидцы, пришельцы, но впечатление совсем другое. Кинг добивается эффекта гораздо более высокой пробы, нежели Кунц. Попробуем разобраться, какими средствами.

Прежде всего обращает на себя внимание перегруженность романов Кинга мелкими подробностями современного быта США. То и дело натыкаешься на цитаты из рок-исполнителей ("Кристина", "Противостояние"); перечисление ассортимента супермаркета просто мозолит глаза, а что до героев - они без устали закупают упаковки "Будвайзера", гамбургеры и вообще пользуются таким количеством мелочей, знакомых и милых сердцу рядового американца, что начинаешь чуть ли не подозревать автора в излишке алчности, которая побуждает его публиковать замаскированную рекламу тех или иных товаров. В большинстве романов упоминаются действовавшие на момент написания президенты. В качестве фона постоянно присутствуют герои мыльных опер и мультсериалов, персонажи радиопьес, известные певцы и музыканты. Намерения Кинга очевидны: он всеми силами пытается убедить читателя в том, что все инфернальные события развернутся именно в этой, с пеленок знакомой обстановке.

Автор не ограничивается живописанием мещанского быта, он углубляется в физиологию, не останавливаясь ни перед чем. Красочно описано пребывание героя в сортире ("Потаенное окно, потаенный сад"). Подозрительный и опасный субъект мастурбирует в чужой квартире, извергая семя прямо на хозяйскую постель ("Куджо"). Другой маньяк запихивает жене в задницу теннисную ракетку - ручкой вперед, после чего супруга принимает решение от него уйти ("Мареновая роза"). Талантливо описан акт педофилии ("Мертвая зона"); акт того же, но с гомосексуальной окраской - в "Полицейском из библиотеки". Короче говоря, автор демонстрирует полную осведомленность в интимнейших подробностях человеческого существования. Творчество Кинга, таким образом, еще больше приближается к читателю, поскольку сам читатель, конечно же, ходит в сортир, нет-нет да и помечтает о гомосексуальной педофилии, а что касается его жены, то временами теннисная ракетка для нее - это еще мягко сказано.

Хитрость не в этом, хитрость - в том, что у Кинга сортир посещают и вампиры.

Это достаточно ловкий, талантливо осуществленный ход - максимально истончить пробел между реальностью и вымыслом. Возьмем роман "Темная половина": в нем преступный монстр в человеческом обличии вылезает, будучи рожден воображением главного героя, из могилы. Вот что пишет автор: "Яма не имела четких очертаний, это была просто воронка...глубина ее была не одинакова, яма суживалась к концу...Это выглядело так, словно кто-то действительно был закопан еще живым в землю, но очнулся и вырыл путь себе наверх, пользуясь только своими руками. (...) Здесь, на куче грязи около могилы, были не только отпечатки чьей-то ноги...несколько сзади были оставлены борозды, в которых явно просматривались следы пальцев, причем эти пальцы слегка размазали землю до того, как крепко ухватились за край могилы".

Вся картина настолько ясно предстает перед нашим внутренним взором, что мы спроваживаем на задворки сознания понимание того факта, что в могиле, конечно, никого живого быть не может, никто из нее не вылезал и вообще все прочитанное - вымысел автора.

Кинг достаточно умен, чтобы на первых порах, когда дело касается чистой фантастики, ограничиться только вышеописанным кладбищенским допущением. Во всем прочем главный злодей выглядит абсолютно реально. Он ведет себя, как обычная тварь из мяса и костей (возможно, не худшая), направо и налево размахивает бритвой, стреляет в глаза из револьвера, отрезает жертвам половые органы, прибивает кнопками к стенам вырванные языки. И лишь в конце романа, когда читатель уже готов, когда он съест уже все, что будет ему подано, злодей начинает разлагаться заживо и в конце концов исчезает, влекомый стаей обезумевших птиц. К этому моменту мы уже настолько полны желаний сделать с мерзавцем что-нибудь этакое, что простой револьверный выстрел покажется нам пустяком. Нам мало реальности, мы жаждем мистической, инобытийной расправы, которую и получаем прямо в номер, в постель - Кинг отлично знает, чего хочет от него аудитория.

В романе "Кладбище домашних животных" двухлетний малютка-зомби изрыгает гнусные, но вполне посюсторонние ругательства в адрес своих родителей – не каждый маньяк способен произнести подобное вслух.

В романе "Худеющий" толстяк, проклятый цыганами, худеет не по дням, а по часам. Этот фантастический процесс показан во всех подробностях, с тонким пониманием анатомии, физиологии и биохимии, от чего невольно забываешь, что на самом деле ничего подобного случиться не может.

В романе "Воспламеняющая взглядом" маленькая девочка обзывает негодяя "какашкой", и это так оживляет образ, что после этого как-то не думаешь, что дети, вопреки написанному, пока еще не умеют поджигать предметы на расстоянии. Этот момент становится второстепенным.

И так далее.

Похожим приемом в свое время вовсю пользовалась Агата Кристи, создавая криминальные ситуации в сонных, замшелых английских предместьях.

Мы видим, что эффекта присутствия (а именно этот эффект совершенно обязателен в рассматриваемом жанре) Кинг достигает путем придания мистической (=вымышленной - в случае Кинга) составляющей максимально возможной степени реальности. Мистика теряется, забывается, растворяется в гамбургерах, пиве и рок-композициях; она - иголка в сене, хрящик в колбасе, инородный предмет в дыхательном горле. Заслуга Кинга - в уравновешивании реальности и вымысла, в предельном правдоподобии сказочных тварей, чего у Кунца нет в помине. Но зазор не исчезает, он не может исчезнуть окончательно. Как бы ни старался автор, мы сохраняем понимание условности его построений, призрачности его дворцов и замков. Вся тайна Кинга - в этой тщательно прикрытой прорехе, в обильной замазке, с помощью которой он пытается скрыть невозможность стыковки двух разнородных миров. Сумей он справиться с этой проблемой, то окончательно и бесповоротно перешел бы в лагерь писателей с большой буквы, тогда как сейчас его еще нет-нет, да и причислят к текстовикам. Нельзя сказать, что Кинг этого не сознает, и в этом, возможно, самая большая его заслуга. Он не стоит на месте, он пытается - пример тому романы "Игра Джеральда" и "Долорес Клейборн". В них что-то появляется, что-то такое, о чем речь пойдет ниже, нечто новое, способное одним штрихом поменять угол зрения...но только намек. Пока же Кинг ходит проторенными путями и восхищается своим коллегой - англичанином Клайвом Баркером. Он пишет: "То, что делает Баркер, заставляет думать, что все остальные стояли на месте в течение последних десяти лет".

Что же делает Баркер? В общем-то, то же, что и прочие, но с ним - особый случай.

Казалось бы: куда уж дальше, если были языки на кнопках и ракетки в задницах? И Баркер соблюдает правила игры: "Глаз блестел, блестел и нож, их блеск соединился" ("Явление тайны"). Но дальше (там же) появляется нечто новенькое. Отдадим должное душевному здоровью Кинга - он не смог сочинить чародея, который от скуки и безделья оплодотворяет собственные фекалии, которые в результате этого акта превращаются в летающие полусущества: "ликсы". Не додумался. Он не вывел на страницы своих романов и чистеньких, правильных юношей-евангелистов, которые, вкусив вседозволенности, начинают исступленно совокупляться друг с другом, гадить вокруг и творить прочие непотребства. Зато Баркер сделал это, не моргнув глазом ("Проклятая игра").

Когда читаешь Баркера, не можешь отделаться от ощущения, что все, написанное им, написано с примесью какой-то скуки, лени. О самых жутких вещах он пишет подчас походя. С прохладным равнодушием. Порою чисто механически бросает он на съедение читателю орды все тех же вампиров и зомби, армии мертвецов и рогатых дьяволов, но чувствуется, что самого Баркера гложет, точит какая-то неотвязная мысль, и пишет он, быть может, с единственной целью от нее отделаться, отвлечься. Скажу не совру, что лично я прочел достаточно много мистических и фантастических романов самых разных сортов, и мало какие из них произвели на меня столь же гнетущее впечатление, сколь и творчество Баркера. Меня не так-то просто удивить, но Баркеру удалось это сделать. В чем же секрет?

Как ни странно, эффект достигается именно за счет избытка мерзости. Мистика тут зачастую - сбоку припека, ее тоже хватает с лихвой, но она, повторяю, то и дело становится скучноватой. Кажется порой, что Баркер пишет ее наспех, чтобы отделаться. Именно поэтому написанное второпях и выдает его с головой: автор, разогнавшись, создает настолько невероятные фантасмагории, что невольно возникают сомнения в его душевном здоровье. И ответ напрашивается такой, что разом объясняет и происхождение фантасмагорий, и склонность к живописанию гнусностей, и магический эффект произведения в целом.

Дело в том, что Баркер, по всей вероятности, действительно не вполне здоров - в отличие от своих собратьев по перу. Я далек от каких-либо оценок нормальности и ненормальности, тем более этических, и сужу сейчас с позиции среднестатистического читателя. Детально ознакомившись с чем-то вроде "Книги крови" (в двух томах), где изобилуют слизь, экскременты и прожорливые трупы, этот читатель - неважно, понравится ему, или нет - наверняка решит, что автор страдает серьезным психическим заболеванием.

"Да разве нормальный человек напишет такое?"- воскликнет читатель.

И испытает страх, чего и добивался Баркер. Только страх этот окажется замешанным не на чудищах, что прячутся, быть может, на донышке банки с грейпфрутовым соком, а на мысли о реальном, живом, невыдуманном человеке, который есть на самом деле, ходит, ест, пьет, одевается и в то же время содержит в мыслях вышеозначенные кошмары. Получается, что Баркер, в противоположность Кингу, не надевает на мистику маску реальности, но укрывает покрывалом безумной, больной фантазии все, что его окружает и о чем он в состоянии помыслить. У Кинга между реальностью и вымыслом есть брешь, у Баркера - нет. В силу безумия автора безумно и все, о чем он пишет - в том числе самые что ни на есть обыденные вещи. Если у Кинга вервольф пьет пиво из банки, то у Баркера и до банки-то дотронуться тошно. Не нужно верить его фантазиям - достаточно проникнуться мыслью о человеке подобного склада, который свободно, с такими-то идеями, разгуливает где-то рядом - неопознанный и полный новых замыслов.

Сила мистики Баркера - в патологии личности самого автора. Если уж идти до конца, то мистика, быть может, и вовсе не нужна Баркеру - она просто лишняя, он справится и без нее, раскрасив в безумные краски любой пейзаж.

Можно подвести своеобразный итог: представим себе сюжет, по которому некий монстр откусывает голову герою, и попытаемся вообразить, каким бы образом описали это событие наши писатели. Если упростить, то картина получится приблизительно следующая.

Кунц: свирепый монстр откусил герою голову, хлынула кровь.

Кинг: под старую композицию "Даэр стрейтс" монстр откусил герою голову, только что вымытую шампунем "Хед энд шолдерс".

Баркер: монстр нагадил герою в рот, изнасиловал его в уши и в ноздри, после чего откусил голову и съел ее вместе с обновленным содержимым.

А как бы написал Брэдбери? Помните - "ракета пришла из космоса"- и все.

Возможно, он написал бы так:

"Монстр откусил герою голову. Это произошло примерно в 1847 году. С тех пор на протяжении ста лет село не знало потрясений. А жизнь в нем протекала вот как..."

И здесь вступает в права магия особого толка - магия повседневности, сдобренной тайной. Выше я упоминал романы Кинга "Долорес Клейборн" и "Игра Джеральда" - в них мало мистики как таковой, и в то же время они почти настолько же мистичны, насколько и сама жизнь. Просто Кингу не нужно было сознательно, целенаправленно подчеркивать этот аспект - вообще ничего не надо подчеркивать, все и так лежит на ладони, надо только пристально вглядеться и записать увиденное.

Вот рассказ Брэдбери "Завтра конец света". Обыватель спрашивает у жены, что бы та делала, если б завтра наступил конец света. Та задумывается, начинает искать причины такого конца, на что супруг отвечает: "Да нет, ничего такого. Просто, как бы это сказать, пришло время поставить точку". Позже, с явной неохотой, Брэдбери разрешает своему герою уточнить: "Мне приснился сон. Что скоро все кончится, и еще так сказал голос. Совсем незнакомый, просто голос, и он сказал, что у нас на Земле всему придет конец".

Собственно говоря, все. Дальше на трех страницах следует рассказ о том, как отнеслись простые люди к этой перспективе. Следуя давно установленному обычаю и понимая, что изменить все равно ничего нельзя, они ложатся спать. На этом история заканчивается. Кунц бы тут развернулся! Он бы наводнил несчастную планету адскими биороботами с десятком пенисов и рогатыми хоботами. Кинг не смог бы уложиться в три страницы, он предпочел бы написать двухтомное "Противостояние" - с биологическим оружием, сатаной и бомбой, как положено. В творчестве Баркера я встретился лишь с угрозой подобного конца - вероятно, сам писатель еще не решился в деталях описать Армагеддон, отдавая себе отчет в собственных маргинальных пристрастиях (это нелегко вообразить, но, быть может, подобная тема показалась бы неподъемной даже ему). Брэдбери прекрасно обошелся без адских сил, от чего рассказ оставляет ощущение принципиально возможной ситуации.

В этом - вся соль. В романах Кунца, Кинга и Баркера принципиально возможного мало. Эти авторы - с переменным успехом - маскируют непреодолимое препятствие, которое разделяет жизнь и фантазию, как стенка сосуда отделяет воду от воздуха. В насквозь мистических рассказах Брэдбери нет, если разобраться, ничего невероятного.

Ведь жизнь изначально мистична; я не нахожу в себе смелости свободно оперировать различными философскими и теологическими системами, но одна вещь совершенно очевидна - как только мы начинаем углубляться в познание какого-либо явления или вещи, эти предметы анализа неизбежно расползаются. Мистика лежит в основе любого феномена - будь то кантовская "вещь в себе" или "субстанциальный деятель" Лосского, живое существо или растение, сон или сознание, земля или небо. Про неисчерпаемость электрона сказано, в принципе, верно, разве что выводы сделаны неправильные. Неисчерпаемость, принципиальная непознаваемость материи никакой не фундамент, а пропасть. Наша реальность уходит корнями в мистику, и потому будет правильнее поменять местами слугу и хозяина. И поэтому не мистика должна обслуживать реальность ради пропаганды каких-то там идей и решения каких-то там вопросов, самих по себе мистических, а реальность должна иллюстрировать мистику - именно так, кстати сказать, и происходит в литературе с большой буквы. Абсурдность Щедрина не поддается поверке никакой логикой, абсолютно мистичен Диккенс, переполнен мистикой Гарсиа Маркес - только потому, что все они отлично чувствуют и передают реальность. Дело в одном лишь акценте - в зависимости от того, на что обращает внимание автор в первую очередь, мы получаем ту или иную разновидность "изма". В частности, критический реализм не утратил в силу своей критичности мистической основы именно потому, что он описывает реальные, живые, а значит, на мистике основанные вещи. А вот социалистический реализм, если все же попытаться сказать о нем пару слов всерьез, несостоятелен принципиально: в нем именно реальность обслуживается мистикой, если не хуже - я имею в виду случай, когда фантастика обслуживается фантастикой, что сразу ставит "Как закалялась сталь" в один ряд с каким-нибудь "Космическим врачом".

С учетом сказанного я предлагаю считать настоящее исследование манифестом (возможно, запоздалым) и заявляю о праве мистического реализма на самостоятельное существование. От всех иных видов реализма он отличается тем, что делает точкой своего приложения мистику как таковую, используя реализм в его привычном понимании как основное художественное средство, тогда как писатели-фантасты и писатели- мистики очень часто порывались делать обратное. Но совсем не обязательно привлекать внимание аудитории к той или иной проблеме, умышленно вводя в повествование фантастический компонент. Гораздо честнее еще раз показать читателю, что стопы его попирают пустоту и тем самым еще раз указать на главный, неразрешимый вопрос, из которого вытекают все остальные. При имеющемся изобилии взглядов на сущность человека и Бога, а также цели и задачи мироздания, можно думать что угодно об устройстве мира - брать любую мысль, мало-мальски обоснованную в пределах наших скудных опыта и разумения, и облачать ее в реальные одежды. В качестве исходных условий, достаточных для рождения повести или рассказа, хватит печального юмора, агностицизма и определенной занимательности повествования. Автору настоящих строк кажется, что это поле в состоянии возделывать десятки поколений, но вряд ли им удастся довести начатое до конца. Это поистине безбрежное море возможностей, из которого каждый может зачерпнуть в соответствии с личными пристрастиями и интересами.

[Дженни-потрошительница]

А что, про Кинга почти все правильно написано. Мне понравилось. Про Бредбери тоже ничего. Про Кунца - я бы сказала проще - жуткое занудство. Никакой особенной кровавости у него я не увидела.

Цитата

Хитрость не в этом, хитрость - в том, что у Кинга сортир посещают и вампиры.

Классно сказано!!!