Отправлено: 29 Апрель 2012 - 21:27:32
- Вы - избыточный немец, а потому все явления жизни стараетесь привести к единой формуле порядка. А он невозможен, ибо, когда логика отделена от эмоций, начинается хаос. [...] Эмоции человека - это врожденное, логика - благоприобретаемое. Когда две эти ипостаси соединены воедино, начинается работа, обреченная на удачу. А мы последние годы живем словно бы разрубленные надвое: эмоции говорят нам одно, а логика - то есть обязанность подчиняться указаниям и выполнять приказы - уводит совсем в другую сторону. [...] Вы - как избыточный немец - безуспешно норовите совместить несовместимости и впадаете в алогизм, который чреват горем. [...] Вы норовите навязать себя, свою манеру мышления собеседнику... Не спорьте, я тоже не до конца чистый немец - примесь пруссака не может не давать себя знать... Вы мыслите прямолинейно: раз группенфюрер или генерал, - значит, в глазах врагов ты полнейший злодей, а лейтенант - всего лишь полусукин сын.
Ю.Семенов
- Кстати, ваша настоящая фамилия?
- Штирлиц.
- Вы из тех немцев, которые родились и выросли в России?
- Скорее наоборот... Я из тех русских, которые выросли в Германии [...]
- Пишите, с самого начала! Все явки, пароли, номера ваших счетов, схемы связи, имена руководителей... Я должен на вашем примере готовить кадры моих будущих сотрудников! Поймите же меня! Вы - уникальны, вы представляете интерес для всех.
- Не буду. Не гневайтесь. Я просто не смогу, господин Мюллер.
- Ну что ж... Я сделал для вас все, что мог... Придется помочь вам.
Он поднялся, подошел к двери, распахнул ее. В комнату вошли Ойген, Вилли и Курт; Мюллер вздохнул:
- Вяжите его, ребята, и затолкайте кляп в рот, чтоб не было слышно вопля. [...]
Вошел доктор, деловито раскрыл саквояж, достал шприц, сломал ампулу, которую вынул из металлической коробочки (на ней были выведены черной краской свастика и символы СС), набрал полный шприц, грубо воткнул его в вену Штирлицу, не протерев даже кожу спиртом.
- Заражения не будет? - поинтересовался Мюллер, жадно наблюдая за тем, как бурая жидкость входила в тело.
- Нет. Шприц стерилен, а у него, - доктор кивнул на Штирлица, - кожа чистая, пахнет апельсиновым мылом.
Выдернув шприц, он не стал прижигать ранку, быстро убрал все свои причиндалы и, защелкнув саквояж, вопросительно посмотрел на Мюллера.
- Вы еще можете понадобиться, - сказал тот. - Мы имеем дело с особым экспонатом. Одна инъекция может оказаться недостаточной.
- Ему хватит [...]
Мюллер склонился над Штирлицем, близко заглянул ему в глаза, увидал расширившиеся зрачки, пот на лбу, над губой, на висках, тихо сказал:
- Я и сейчас сделал все, чтобы облегчить твои страдания, дружище. Ты мой брат-враг, понимаешь? Я восхищаюсь тобою, но я ничего не могу поделать, я профессионал, как и ты, поэтому прости меня и начинай отвечать. Ты слышишь меня? Ну, ответь мне? Ты слышишь?
- Да, - сказал Штирлиц, мучительно сдерживая желание ответить открыто, быстро, искренне. - Я слышу.
- Вот и хорошо... Теперь расскажи, как зовут твоего шефа? На кого он выходит в Москве? Когда ты стал на них работать? Кто твои родители? Где они? Кто такая Цаченька? Ты ведь хочешь мне рассказать об этом все, не так ли?
- Да, - ответил Штирлиц. - Хочу... Мой папа был очень высокий... Худой и красивый, - сдерживая себя, цепляя в себе слова, начал Штирлиц, понимая где-то в самой глубине души, что он не имеет права говорить ни слова. [...]
- Ну, - поторопил его Мюллер. - Я жду.
- Папа меня очень любил... Потому что я у него был единственный... У него была родинка на щеке... На левой... И красивая седая шевелюра... Мы с ним часто ездили гулять. В Узкое... Это маленькая деревня под Москвою... Там стояли ворота, построенные Паоло Трубецким... В них опускалось солнце... Все... Целиком... Только надо уметь ждать, пока оно опустится... Там есть такая точка, с которой это хорошо видно, сам Паоло Трубецкой показал это место папе.
- Как фамилия папы? - нетерпеливо спросил Мюллер, вопрошающе посмотрев на врача.
Тот взял руку Штирлица, нашел пульс, пожал плечами и, снова открыв свой саквояж, вынул шприц, наполнил его второй дозой черной жидкости, вколол в вену, сказав Мюллеру:
- Сейчас он будет говорить быстрей. Только вы слишком мягко ставите вопросы, спрашивайте требовательнее, резче.
- Как фамилия отца? - спросил Мюллер, приблизившись к Штирлицу чуть ли не вплотную. - Отвечай, я жду.
- Мне больно, - сказал Штирлиц. - Я хочу спать. [...]
Мюллер взял Штирлица за подбородок, откинул его голову, крикнул:
- Сколько можно ждать, Штирлиц?! [...]
- Папа меня любил, он никогда не кричал на меня, - сонно ответил Штирлиц. - А вы кричите, и это нехорошо.
Мюллер обернулся к доктору:
- Этот препарат на него не действует! Уколите ему чего-нибудь еще!
- Тогда возможна кома, группенфюрер.
- Так какого же черта вы обещали мне, что он заговорит?!
- Позвольте, я задам ему вопросы?
- Задайте. И поскорее, у меня истекает время!
Доктор склонился над Штирлицем, взял его за уши похолодевшими, хотя толстыми, казалось бы, добрыми пальцами отца и деда, больно вывернул мочки и начал говорить вбивая вопрос в лоб:
- Имя?! Имя?! Имя?!
- Мое? - Штирлиц почувствовал к себе жалость, оттого что боль в мочках была унизительной, его никто никогда не таскал за уши, это только Фрица Макленбаха - они жили на одной лестничной клетке в Цюрихе, в девятьсот шестнадцатом, перед тем как папа уехал следом за Лениным в Россию, - драл за уши старший брат, кажется, его звали Вильгельм, ну, вспоминай, как звали старшего брата, у него еще был велосипед, и все мальчишки завидовали ему, а он никому не давал кататься; и маленький Платтен даже плакал, так он мечтал прокатиться на никелированном большеколесном чуде со звонком, который был укреплен на руле... - Мне больно, - повторил Штирлиц, когда доктор еще круче вывернул ему мочки. - Это некорректно, я уже старый, зачем вы дерете меня за уши?
- Имя?! - крикнул доктор.
- Он знает. - Штирлиц кивнул на Мюллера. - Он про меня все знает, он такой умный, я его даже жалею, у него много горя в сердце.
Мюллер нервно закурил. Пальцы его чуть дрожали.
Приказано выжить
Понятие "хруст", приложимое, как правило, к явлениям физическим, в равной мере может быть спроецировано на то, что случилось 16 апреля сорок пятого года, после того как войска Жукова, включив тысячи прожекторов, обрушили на позиции немецких войск, укрепившихся на Одерском редуте, ураган снарядов, мин и бомб. Хрустела не только оборона; хрустел рейх; то, что еще за мгновение перед началом удара являло собой структуру, волю массы противной стороны, сейчас медленно, разрываемое тающими, стремительными трещинами, неумолимо и грохочуще оседало, поднимая при этом смерч душной пыли и гари.
квадратнi на круглих будуть iти, за то шо тi рiвнi як їх не крути