R.F.

Просмотрев весь раздел, к некоторому удивлению, подобной темы не обнаружил, несмотря на изобилие присутствующих киногурманов. Впрочем, суть не в этом. Собственно, на создание топа сподвигло известие о клонировании шикарного триллера моего отрочества "Попутчик" (The Hitcher) с незабвенным Рутгером Хауэром в главной роли и две рецензии на эту, с позволения сказать, кинокартину. Читаем здесь и тут.
Честно говоря, после таких отзывов (написанных замечательно, при условии, если не под заказ "замочить" фильм), смотреть сей шедевр вряд ли решусь. Что скажите о "Попутчике" и других "старых сказках на новый лад"?

Второй рассказ в моей жизни и первый художественный текст, написанный со времен "ПиК", меньше чем за день. (Так что, можете поздравить с выходом из "творческой импотенции" - я надеюсь, он состоялся. Очень надеюсь ). Заранее предвосхищая возможные вопросы типа: а к чему это? а что это? это часть чего-то или...? вымысел или?... охотно отвечаю, со всей предельной откровенностью, на которую способен... Друзья, мне нечего сказать

*****************************************************
УЙТИ НЕЛЬЗЯ ОСТАТЬСЯ

– Скорпиончик, ты ведь понимаешь, почему мы не сможем больше встречаться? – она сказала это таким спокойным, будничным тоном, как если бы интересовалась его мнением о погодных коллизиях последних дней.
Завернувшись в простыню, Маргарита стояла возле окна и смотрела на застуженную февралем улицу. А Ромка, понурив голову, сидел на кровати и курил. Всего каких-то пять минут назад небо и земля не единожды менялись местами в круговерти бесконечной погони друг за другом, подчиняясь безумному ритму пляски их тел. Но сейчас это не имело значения, потому что оба вернулись в реальность постылых будней.
Он всё понимал. И где-то, в глубине души, ненавидел себя за это понимание. Потому что оно не позволяло прямо в эту минуту сделать то, что он должен сделать. Встать. Подойти к ней. Взять за плечи, сжав их крепче, чем обычно, чтобы она почувствовала не только единственно верную истину его слов, но и властность. Осознала, что всё будет так, как он скажет. Ведь он – мужчина. Её мужчина. И всё, что остается сделать ей – подчиниться. С радостью и ощущением грядущего счастья, прикоснуться к которому в эту секунду также просто, как дотянуться до небес. Он бы посмотрел ей в глаза и, делая долгие паузы между словами, проникновенно, как малому ребёнку, сказал: «Рита… Неужели ты ничего и не поняла?.. Ты – моя! Я люблю тебя. А ты любишь меня. Все остальное – неважно. Всем остальным придётся смириться». Вот и всё…
Но он никогда не признавался ей в любви. Потому, что это все усложняло. Потому, что боялся её виновато-сочувствующего взгляда. Потому, что не хотел вместо ответа, который она дать не могла, неловкости и смущения. Потому, что, черт побери, всё понимал…
У нее семья, муж, ребенок, мир, который они не имели права разрушать. Мир, где он – тающий в космической бездне след упавшей звезды. Это – правило, о котором они никогда не говорили вслух, но которое незримо витало между ними с самого начала их отношений. Сперва виртуальных, затем реальных. А правила нарушать нельзя…
Поэтому он сидел и курил, щурясь от дыма и никак не решаясь затушить окурок о стенку кофейной жестянки, хотя огонёк уже начал поедать фильтр.
Он не услышал её шагов и даже не поднял взгляд, когда длинные, чувственные пальцы с красным маникюром забрали и затушили окурок, отставив импровизированную пепельницу в сторону. Лишь подался вперед, когда Рита, прижав его голову к себе, стала перебирать волосы – жестом матери, утешающей расстроившегося по какому-то пустяку ребёнка.
– Ромочка, Рома… – прошептала она, коснувшись губами макушки. – Ты ведь знаешь – будет ещё больнее и мне, и тебе. Чем дальше – тем больнее…
А потом, присев, взяла его безвольно лежащие на коленях руки и, закрыв глаза, стала целовать их. Невинно, по-детски, без малейшей попытки пробудить страсть и плотские желания. Хотя могла сделать это, играючи…
Всё также, не поднимая век, она прижималась щекой и терлась, как ласковая кошка, стародавним и единственно доступным способом просящая хозяина погладить спинку. И, казалось, в этот момент она уже получает шквал наслаждения, напрочь выбросившей её из проклятого в своей необъяснимо жестокой несправедливости мира. А он, глядя на черты, которые мог созерцать бесконечно, вспоминал их первую встречу. Отрывками, отдельными кадрами, мастерски нарезанными талантливым клипмейкером, имя которому – память.
***
В тот вечер задолго до назначенного времени с его лица не сходила улыбка, отражающая предвкушенье встречи. Долгожданной с того момента, когда после дежурного извещения о том, что «файл сохранен», монитор нехотя, словно ревнуя, сантиметр за сантиметром стал показывать женщину с большими, усталыми черными глазами, бровями, очерченными четкими полукружьями и слегка напряженной улыбкой.
Он позвонил на мобильный: «Девушка, вы где? Я что-то не узнаю вас в гриме». (Они с самого начала были на «ты» и прекрасно понимали юмор друг друга). «Солнце, я в пиццерии – подожди пару минут…» Он рассмеялся: «Приятненького тебе аппетита – кушай, не спеши. Я тут рядом, потом наберешь…» Мобильный запел ещё до того, как Рома дошагал до своей обители, и пришлось идти обратно. За десять метров он едва не врос в землю – такой желанной и привлекательной выглядела женщина с большой картонной коробкой в руках. Она стояла, не обращая внимания на мужчин, которые, вылезая из своих ухоженных иномарок и, проходя мимо, бросали заинтересованные, приценивающиеся взгляды. Похоже, многие были не прочь пригласить её на ужин и предложить расцвеченный огнями веселья вечер с коктейлями, дэнсом, ночными клубами и… всем остальным, что прилагается в таких случаях. Но им ничего не светило. Потому, что она пришла к нему. И только к нему. Прекрасно зная, что ни ужина в ресторане, ни шикарных апартаментов не будет. Но будет он, его глаза, улыбка, слова и этого более чем достаточно. А ему, чтобы ощутить прилив радости, восторга и, чего уж там, некоторой гордости и чувства превосходства по отношению к владельцам «джипов» и дутых «фольксов», хватало одного осознания, что Маргарита, детка – как он называл её к взаимному удовольствию обоих, пришла к нему. Ни к летящим веером купюрам и ни к комфортным салонам легковушек. И уж тем более ни к широким кроватям, зеркальным потолкам и ванным, где пол с подогревом. Всё это у неё было и могло появиться «легким движением руки», но ей это было неинтересно. Интересен и загадочен в своей артистичной игре, причудливо сливающейся с искренностью слов и жестов, был он.
«Привет! Не замерзла?», «Не-а… Это тебе», – вручив картонную коробку, она тут же с покорной доверчивостью взяла его под руку. А он, слегка опешив, пробормотал: «Спасибо». И, конечно, дело было не в приготовленном по итальянскому рецепту тесте с грибами и кусочками запекшихся помидоров. Даже не в том, что она всего лишь не хотела идти в гости с пустыми руками или решила проложить путь к сердцу мужчины по достоверно известному маршруту. Больше всего значила простота и непринужденность, с которой она произнесла – это для тебя…
И они пошли по скользкой, обледенелой дороге. Пытаясь сохранять образ, тщательно создававшийся каждым словом в их электронной переписке, Ромка с ироничной благожелательностью спросил: «Боишься?». «Я должна бояться?» – ответила она улыбкой и, взяв его за руку, крепче сжала пальцы. Легкая насмешка, не достигшая цели, бумерангом вернулась к нему, заставив отвести взгляд и, скрывая внезапно подкатившую робость смехом, признаться: «Ну… я и сам немного боюсь. В общем, у нас ещё есть три минуты, чтобы побояться». «А что случится через три минуты?» – спрашивая, Маргарита чуть склоняла голову, а блеск в её глазах провоцировал желание остановиться и поцеловать прямо сейчас, посреди холодной, пустынной улицы, освещаемой лимоновым светом фонарей. «Через три минуты мы придём, и больше бояться не будем».
…Они пришли и больше не боялись. Почти не боялись. Был фильм, который они не смотрели, был мартини, оставляющий сахар на губах и сухость во рту, был сливающийся дым сигарет – тоненьких, изящных «Vog», и дешевого «Магната», к которому он давно привык. Была остывающая в коробке нетронутая пицца и кофе, который они так и не пили. Потому что было не до кофе. Среди неспешного, плавно текущего разговора, её легкой застенчивости в улыбке, поразившей ещё на фотографии, и взгляде, прятавшем робость под сенью длинных ресниц. Её поведение давало фору ему, позволяя загнать в дальний угол собственную боязнь и неуверенность. Однако в реальность происходящего верилось слабо. Держа её пальцы в ладони, он, злясь на самого себя за неуместность вопроса, все же спросил: почему? Почему он – простой и самый обыкновенный вместо стильного бизнес-мачо «в упаковке», с полным комплектом «аксессуаров»? Тот, кто должен был по праву владеть бриллиантом, потому что мог дать оправу и уютный футляр с бархатной подушечкой. Почему же она пришла к нему?
Вопрос удивил её казавшейся такой очевидной нелепостью, что Рита ответила, смеясь:
«Ну, как я могла не придти?»
А потом случилось нечто, что перевернуло их представления о близости, многое открыло и ещё больше подарило – пусть даже самое грандиозное осталось за пределами сцены. Сцены, которой была смятая простыня и скомканное, почти ненужное одеяло. Сцены для спектакля, где режиссерами оказались оба, а актеры играли с упоением и азартом, импровизируя на ходу, но даже в пылу страсти не нарушая гармоничности разыгрываемого действа. Уступая и настаивая именно в те моменты, когда это было нужно. Если и был в борьбе разгоряченных тел элемент спортивного состязания, то цель оказалась общей, хотя каждый считал её «личной» – придти к финишу вторым. Потому, что каждый стремился больше дать, чем получить…
Стоны, рвущие тишину в клочья. Дыхание марафонца, который достиг последних метров и даже видит желанную черту, но не хочет стать первым и проиграть. Короткий отдых с сигаретами и двумя кусочками дождавшейся своего часа простывшей пиццы. Попытка принести стакан воды, закончившаяся, не начавшись, потому, что другая жажда оказалась в сто крат сильнее. Объятья, крепости которых мог позавидовать профессиональный борец и если бы кто-то в эту секунду телепатически предложил умереть, задушив друг друга в порыве страсти – они бы согласились. Оглушительный шепот слов, казавшихся бессвязным бредовым потоком. Его неиссякаемая нежность и бесконечные ласки, которых она не получала от других мужчин. Её напористость, страстность, граничащая с агрессивностью – темперамент хищницы, не поддающейся приручению, о существовании которого он не подозревал. За все свои тридцать лет Роман просто не знал, что женщины могут ТАК отдаваться. Однако при этом всё, что происходило, каким бы контролируемым и лично инициированным не казалось ему, происходило с её молчаливого согласия.
И были слёзы. Незаметные в темноте, ощутимые лишь на щеках и те, которые превращались в безудержный плач. Их причина не в красоте момента и бесподобности происходящего, о чем оба будут думать позже. Слезы просто текли. И никогда ещё не было так хорошо…
***
– Скорпиончик, ну что ты? – её голос вырвал из цепких лап воспоминаний.
Рита сидела на корточках, положив руки на его колени и упершись подбородком. Кажется, она с интересом следила за его реакцией, пытаясь прочесть мысли. Но мыслей не было – Роман смотрел на неё пристальным и одновременно невидящим взором. Каждый раз глядя на милое личико с округлыми, как у младенца щеками, он испытывал желание прижать к ним ладони и целовать, целовать, целовать… Целовать её щеки, брови, закрытые глаза. Целовать, слушая мгновенно учащающееся дыхание, целовать краешки улыбающихся губ, зная, что в этот миг Маргарита прислушивается к самой себе, мучительно пытаясь побороть нарастающий вал возбуждения, и страстно не желая сдерживать его. Целовать не только в безжалостно ускользающие минуты их редких свиданий, а в любое время. Утром, не обращая внимания на сетования по поводу «неумытости-нерасчёсанности» и общей «ужасности» внешнего вида, который не мог быть ужасным никогда, потому что был прекрасен всегда. Днём, даже если придётся проехать через полгорода, чтобы, игнорируя её разбавляемые смехом протесты, тащить из офиса в подъезд ближайшей многоэтажки. Вечером, когда просмотр мутного сериала с безобидных поглаживаний и легких поцелуев плавно переходит в пир сладострастия, на котором работающий телевизор превращается в бесстыжего свидетеля. Ночью, просыпаясь и пытаясь различить её черты в кромешной темноте…
– Ну, не расстраивайся, я прошу. Ты ещё таких в сети знаешь сколько найдёшь? А хочешь, я тебя познакомлю…
Звон пощечины прозвучал до того, как он успел остановить руку, хотя на самом деле Ромка даже не понял, что вообще хотел ударить её. Конечно, не за крамольное предложение. В конце концов, это были лишь слова, глупость и пустоту которых осознавала и сама Рита. Но слова послужили поводом. Поводом ударить Маргариту за то, что она никогда не будет принадлежать ему. Ударить, мстя ей и самому себе за бессилие и невозможность победить обстоятельства, перед которыми их поставила жизнь. Ударить за прошлое, которое они бездарно потеряли и за будущее, которого не будет…
Голова Риты мотнулась в сторону, она вздрогнула, но каким-то чудом подавила крик. Не открывая глаз, провела языком по разбитой в кровь губе. А когда открыла, в глазах её блестели хрустальные капли. Но лишь секунду, краткий миг. Слезы исчезли, словно появившийся в комнате вампир-невидимка, который живет, питаясь несчастной любовью, слизнул их, не дав упасть с ресниц. Когда Маргарита встала, её глаза горели холодной яростью.
Рома знал, что произойдёт, но даже не шевельнулся, чтобы увернуться или закрыться рукой. Ведь Пантера, которой была ЕГО женщина, бьёт без промаха. И когда в воздухе мелькнула её рука с алыми коготками, а щеку обожгло – Роман принял эту боль с благодарной улыбкой. Улыбка превратилась в оскал, а он провел пальцами по щеке с таким ожесточением, будто хотел сделать рану ещё больше. И, не отрывая от Риты дерзкого, горящего вызовом взгляда, испачкал кровью губы. Он знал, что делает…
Грациозным движением Пантера сбросила служившую одеянием простынь, обнажая прекрасное, ненасытное тело, и совершила бросок…
В следующую минуту они сплелись, рыча, кусая, и царапая друг друга, напоминая пару хищников – самца и самку, которые после удачной охоты и насыщения, тут же, пока на губах не остыла кровь жертвы, решили утолить другой, всегда более сильный голод. И когда один за другим издали протяжные крики… это не было капитуляцией. Как и не было побежденных в их схватке, а были только победители. Пусть даже на секунду, похищенную у подлой старухи по имени Судьба.
Когда в комнату с коварной медлительностью вползали сумерки, они все ещё лежали, не находя сил разорвать объятия и тем самым нарушить заключенный в них мир. Плакали оба, но каждый сам по себе. Роман, уставившись в невидимую точку и не замечая катящихся слёз. Рита едва заметно вздрагивая и впиваясь ногтями в его грудь, словно пытаясь зацепиться за отвесный выступ скалы, найдя спасения от штормующего за спиной моря. Оба прекрасно понимали, что дилемма никуда не исчезла. Дилемма, которую по аналогии с детской загадкой легко сформулировать тремя словами. УЙТИ НЕЛЬЗЯ ОСТАТЬСЯ. Вопрос лишь в том, где поставить запятую. И кто из них способен на это?

********************************************************
Гм-гм... вопрос на засыпку: а где бы вы посоветовали поставить запятую, случись персонажам существовать в реальной жизни? Ну так... чисто гипотетически?

Не моё. Написала одна знакомая девушка -- очень неординарная личность, которая, впрочем, вовсе не грезит о писательских лаврах. Имхо -- зря. Я слишком хорошо её знаю, чтобы оценивать текст объективно. Поэтому - на ваш суд и просто для прочтения.

************************************************************
Февральские дожди
(Ангел с голубыми крыльями)

Этой истории, впрочем, как и этой любви, не должно было случиться, ведь никогда не знаешь, как правильно её назвать, сказкой или плодом своей больной фантазии…

Трудно, когда дышится и легко, когда ночью, глаза слепо верят бликам на потолках. И не видно, как падают звёзды и не видно, как за спиной тихо дышит зима. Странная зима со своими февральскими дождями и серыми тучами, замороженными людьми в серых костюмах. Не их вина, что нет других красок, просто так кажется, что можно с лёгкостью смешаться среди грязных луж и не выдавать в себе жизни. Да, так будет лучше, ведь никому не придёт в голову искать их среди тех, кому кажется нелепостью, тратить свою улыбку на пустые казусы событий и невероятно грустные, личные истории. Их много, они не знают друг друга в лицо, но знают, что они есть и лишь изредка соприкасаются кончиками сигарет и ароматными глотками утомленного кофе на прокуренной кухне. Этого вполне достаточно, чтобы забыть о боли на одну ночь, но каким иногда жестоким бывает утро, ведь не так страшно, когда за границами окон покрываются камнем снега. Страшно, когда чувствуешь холод в собственном сердце. От него горят пальцы рук и обжигаются собственные мысли, развиваясь пеплом, рассадой для асфальтовых дорог. Так и разносят их остатки влюблённые пары или просто отблески, ждущего своего направления, машин. А она, она ищет эти следы снова и снова, ведь наркотиком можно назвать всё, от чего умирают и всё, что хочется попробовать ещё раз. Дни переходили в повседневное ожидание следующего дня. Их начало, как приступ очередной порции пневмонии, разбавленной лицами и чем-то похожим, на блеск в глазах. Конец, словно поток бесконечно фальшивых дел и таких же забот. А на самом деле молчаливые прогулки под натиском небес, в ожидании усталости и полного изнеможения, лишь для того, чтобы, придя домой, не оставаться в замкнутом круге четырёх стен. Не видеть до восхода, иначе можно пропустить тот самый момент, когда закрыв глаза, тут же засыпаешь, а не ловишь простуду в открытой форточке. Что я здесь делаю? И это эхо терялось между продрогшими птицами и ее мокрыми отпечатками пальцев на витринах бесконечной цепочки тёплых кафетериев и дешёвых закусочных. Ей не раз удавалось, стоя на одном и том же месте, увидеть столько красивого, а затем воплотить это в безумно нелепую реальность, что уже не имело смысла двигаться дальше. Но что-то случилось, кто-то украл это чувство искренней, по-детски красивой, ребячьей улыбки. Кто-то забыл оставить включенным свет, когда уходил и теперь, стоя на том же самом месте, как и сотни дней спустя, она не видела ничего, кроме тошнотворной темноты, напоминающей мрачные глаза случайно попавшего на эту планету человека. Где-то за границей воспоминаний остались несбывшиеся иллюзии, относительно тех реплик, которые как сладкий мёд, убивают медленно и со вкусом слов, что «всё будет хорошо». А чёткие, отчерченные от руки линии сердца теперь попросту приходилось заменять на давно проверенное средство – всего один телефонный звонок «до» и такой же бессмысленный «позже». Повезёт, значит, у кого-то хватит терпения переварить весь этот театр масок, где все актёры никогда не существовали, а сам текст украден с обложек модных журналов. Жаль, что ничего нельзя поменять, ведь это было полным безумием падать с подоконника, от которого до земли, всего несколько миллиметров последствий. Последствий лёгкой раздражительности и усталости начинать хоть что-то с нуля. Не было необходимости бояться нехватки сил, их могло хватить, даже ещё на одну пожелтевшую, нераскрытую книгу, а чего не хватало, так это надежды, что хоть кто-то оценит и никогда не позволит просто исчезнуть ее небесам. Их и так осталось лишь для спасения одной единственной души. Либо она, либо ночная мучащая бессонница опять заставит отдать другим. Пускай берут, пускай выпивают всё без остатка, и каждая мысль будет разноситься лёгким судорожным покалыванием в чужой крови. Она растворится летним пересыханием луж, и лишь зимой будет изредка приобретать форму. Становясь чем-то похожим на рисунки в окнах, но с тайными шифрами своего присутствия. Разгадав их, можно узнать о самых свежих новостях, которые придут, вместе со сменой погоды. Улететь бы отсюда, но для этого необходимо собрать и склеить миллионы невидимых частиц той самой окрылённости, которая теперь проносит свою ослабевшую озадаченность где-то среди южных ветров. И из всего единственным напоминанием, что всё это, было осталось лишь розовое дерево, посаженное около дома, но потерявшее силу цвести. Здесь это невозможно, поскольку поутру пахнет конфетами и манной кашей для детей, а по вечерам ругаются соседи, что придаёт им сил придти завтра на работу с чувством полного удовлетворения выпитого “томатного сока”. А ей – очередное осознание того, что такого утра уже никогда не вернуть, а такого вечера она просто не выдержит. Наверное, это было правильно, когда первый раз в жизни, в этом (Новом Году), было загадано желание не для себя, было лишь сказано ”пускай все будут счастливы, даже те, кого нет рядом”…
Так оно и случилось.
Перепробовать всё в своей жизни – для кого-то в этом и заключается её смысл, для кого-то это лишь простое любопытство. Для нее это было желание подтвердить собственное учащённое дыхание. Увидеть его ещё раз. Нет, не просто увидеть, а почувствовать взгляд настоящих глаз. Ей хватило лишь секунды, чтобы вдруг остановились все люди, и звенящая принуждённая суета оказалась испуганным шепотом проснувшегося снегопада грёз.
Секунды, в которой было столько эмоций, что они захлестнули собой
все попытки прогуляться в полном одиночестве. Они жаждали очередной порции юной, неисчерпанной фантазии и мечтали утопить свою угрюмость, в её лёгкости. Но вдруг он придёт снова, а всё это окажется сном? Нет, нужно быть готовым, нужно сделать хоть что-то, чтобы опять не сойти с ума. Достаточно лишь ущипнуть себя за руку и очень сильно закрыть глаза, а открыв.… Открыв, увидеть его и ее – всю прохладную, от таявшего снега и с той самой надеждой, от которой щёки покрывались невообразимо нежным румянцем. А дальше были, по обыкновению, его простые и смущённые попытки завести разговор, её смелые выбросы адреналина из глубины поверхностных знаков вопроса и интереса ко всему происходящему. А на прощание и обещание увидится вновь, она подарила ему уверенность на сегодняшнюю
попытку выспаться. Открытая форточка, открытые в небо ресницы и жуткое непонимание того, от чего же так жарко этой ночью. Хотелось вырваться из стальных оков тёплых одеял, очень долго бежать в направлении фонарных столбов, а затем замёрзнуть среди городских сугробов до наступления весны. Только вот весна была у нее в нутрии, она билась о невыносимо тесные стенки бессмысленной оболочки хрупкого износа, только и дожидаясь лишения рассудка. Ведь тогда можно было с лёгкостью вырваться на свободу с одним лишь именем на устах – тем самым, которое уже невозможно вычеркнуть из жизни.
Ранняя суета земных транспортных средств, ещё немного свободы
в ее ушах и день наверняка стал удачным. Может, ожидание не самое
приятное занятие, но к нему была добавлена надежда, а значит именно сейчас, таким приятным будет кофе и таким согревающим окажется очередная вылазка на свежий воздух в свободные минуты рабочего дня. Казалось, что ещё немного и стрелки на часах перестанут врать, перестанут так ошибочно и безответственно тратить заветные минуты, в которых именно сегодня был заключён смысл улыбаться в ответ на запаздывания приходящего вечера…
Видел ли он, как внезапно перегорели все лампочки? Наверное, нет, ведь было светло, как и обычно, только с той разницей, что вместо них горело сердце, разрушая своими импульсами всё искусственное. Неважно, когда нет слов, неважно и то, что за такое длительное ожидание не находилось подсказок для поддержания элементарных правил, позволяющих присутствовать рядом. Слышал ли он, как тихо становилось вокруг, как нежно падали глупые ошибки, кого-то там, перепутавшего температуру на небе, и как две пары шагов разрушали привычную размеренность между собой? Чувствовал ли он, что ему не доводилось быть таким счастливым уже много лет? Сделай шаг
в сторону, как следы тут же заметёт, не оставив даже надежды на то, чтобы найти их вновь. Найти, взять за руку и никогда не отпускать. Ведь ещё несколько таких взглядов из-под тяжелых от снега ресниц, ещё несколько растяжек на обветренных губах и он уже понимал, что таким счастливым, просто никогда и не был.
Странно, но место, где придаются отчуждению от собственного одиночества, набивая при этом физические инстинкты полным удовлетворением, поменяло свою вывеску на кусочек звёздной карты. А на самом краю, свесив ноги и поднявшись до безумных пределов, сидели два ангела. Немного пищи богов, немного лёгкого юмора, чуть больше откровения, ещё чуть-чуть правды и она решила показать ему сказку в этом сером мире, а он пообещал сам себе, что обязательно спустится, снимет крылья и доверит на временное хранение собственные страницы личной жизни. Жаль, что нельзя так же
красиво описать, как почувствовать всё это. Этот вкус настоящего
зелёного яблока с обрывками давно забытого лета. Этот утраченный и,
казалось, навеки забытый оттенок смущения, когда все мысли
проносившиеся с огромной скоростью, между соседними отголосками жизни, так внезапно превращались в исполненное желание. Он даже не успевал подумать, кто это придумал первый, как ещё мгновение и на тускло освещённом столике появлялся белоснежный всплеск, лишь только с двумя словами “оно исполнено”. Словно в оцепенении и невозможном, придуманном сне соприкасались их роли, которыми они поменялись, и теперь она делала для него то, что он считал невозможным для обыкновенных людей. Это вполне можно было назвать детской прихотью или чем-то похожим на игрушки маленьких взрослых, но для нее это был весь мир. Весь мир, заключенный в оранжевом надувном шарике и сюрпризе с шоколадной начинкой. В
замерзании на остановке, где хотелось, чтобы никогда не ездили
троллейбусы, в тёплом прикасании её руки после пожелания спокойной
ночи. В том, как сильно ему хотелось прокричать: «Стой!», когда медленно испарялись тени, оставляя лишь запах духов и едва уловимый стук каблучков…
Ещё одно чувство невесомости, крепкий чай вперемешку с привычным видом из окна, отчаянная попытка вспомнить до мелочей вчерашний день, но вместо всего этого лишь едва уловимое осознание случившегося. Будто понимание перестало существовать в списке самых смелых поступков, а вместо него на смену пришли обращённые высоким небесам немые просьбы подарить хотя бы ещё одну встречу. Выдохнуть комок сомнений, сплетен чужих мнений и не на секунду не прекращать загадывать желания. Пускай это не оказалось очередным пожирателем чернильной прихоти, им оказалась сама она. Простая, сложная, хрупкая, но главное, не произносившая ни слова. А зачем? Разве обязательно говорить, когда глаза сами почувствовали, как им необходимо встретиться ещё раз? Еще раз падать без боязни разбиться, без сомнений, что она не подхватит в свои нежные ладони и не посадит рядом. Расскажет, где летала и что искала среди павших городов, как вдыхала запланированные по графику замирания тишины. Эмоциональная карусель выходила из-под контроля, напичканная новыми подарками для души она уже не могла справиться с
новыми нагрузками на трезвость ума. И теперь беспорядок окружал со всех сторон, мешая сказать о самом главном, о том, как можно утонуть в
правильно смешанных красках. Они не казались подло скопированными с шедевров Рембрандта, или обыденной работы богов, ежедневно
творящих чудо в виде никогда не повторяющегося по красоте заката. Она так сильно хотела почувствовать его мир, что даже смогла вырвать из реальности настоящий бумажный лист и шариковую ручку. Ведь
так и только так можно было сохранить в качестве доказательства их
коротковечную встречу.
Но кем-то были придуманы и для чего-то были предназначены земные заботы. Их сила цеплялась в след, за сонливыми потребностями неизбежного соприкасания стрелок на 12 часах…
Безобразно одинокий подъезд, грязные следы миллионных обитателей
паутинных углов, грубая форма существования, но и она была разрушена, с той же женской непредсказуемостью. А ведь всего то и надо было, что греть руки у обветренной от времени батареи, среди почтовых ящиков, хранящих тайны людей и разносящих по всем заветным комнатам личные события прошлого. Это была ее тайна: остаться и убежать навсегда. Убежать от самой себя, ведь вся романтика рушилась прямо на глазах. Её нельзя было почувствовать, ведь очередная, неловкая попытка поцеловать, закончилась кровавой битвой стыда и первым чувством того, что запас исполнения желаний закончился уже пару часов назад. Остаться рядом с ним, ведь хотелось запомнить до такой степени, чтобы никто и никогда не смог стереть его из памяти. В игру, в которую она играла, играли самые смелые и ни разу не проигравшие люди, поскольку даже поражение делало
их моложе, не смотря на ещё одно отдаление от колыбели. “Смотри, но не смей прикасаться, бери, но смей брать, пользуйся, но не смей смотреть”. Поздно сожалеть, что уже нет дороги обратно, ведь за такое не жалко потерять последнюю мечту, обещанную взаимно выполнить друг для друга. Он знал миллионы способов искусственных пожеланий, но, веря, что одно обязательно исполнится, захотел пожелать по-настоящему. Пожелал дать возможности любить её, а она… Она ответила, что может исполнить его, но лишь с одним условием, если её собственное самолюбие никогда не будет заставлено испытать тоже самое по отношению к нему. И знала ли она тогда, как много отдаст за это хрупкое и заранее обречённое на смерть счастье? Для нее оно было похоже на слёзы, которые не в силах удержаться, когда уже много раз видишь одно и тоже, похожее на собственные, синие, с оттенком захватывания духа и всплесками ощущений, моря. Тёплый поток вырвался из дверных щелей соседних квартир. Он просил остаться ещё немного, хоть и знал, что когда придут расхитители снов, голоса этих двух смешаются с рассветными прощаниями. И лишь заключенные в открытку звёзды от того самого неба прилипнут к памяти, после её ухода.
Она ушла…
Бессмысленно мять подушку, ведь два часа грустного выражения
одиночества даже не позволят спокойно относиться к обыденному
пересыпанию. Потом ещё два часа и он уже не помнил, какими страшными проклятьями останавливал ругательства будильника. Помнил лишь жуткую тягу к вещам ниже пола и то, что проснулся лишь через сутки. Только спустя время он начнёт беспокоить себя за такую безответственность и слабость, ведь в этих сутках раздавался телефонный звонок службы спасения душ. Хоть некоторые события и влияли на ход и размеренность последствий, но для настоящих предсказаний ей не хватало, просто набраться смелости сказать «Стоп!», а ему хватило обыкновенных трёх, по сумасшедшему красивых, свиданий. Ни в чём, кроме как в любопытстве её нельзя было обвинить. У любопытства свои чёрные стороны и оно не просто
съедает изнутри, оставляя после себя очерствевшую, перепуганную массу грехов. Оно поступает гораздо хуже. Живёт такими чистыми и наивными как он, а когда все соки теряли свои витамины, обзывает пустышкой и вешает на стену обозрения, где, может кто-то и подберёт. Подберёт, но не для любви, а для набивания пыли из своих запасов, выставив затем на продажу очередным покупателям. А его можно было обвинить лишь в том, что он в очередной раз поверил иллюзиям, которые предлагали ему продавцы розовых очков и сахарной ваты, в колючей оправе. Вот так, любопытством с одной
стороны и доверием с другой начались эти отношения. Два медовых
месяца, на перевесе трёх месяцев бесплодных попыток подняться с пропасти раненых ошибок…
SMS длиною в километр, ночные звонки с добавками облегчения, пустота плакатных занавесок в отсутствии присутствия кого-то, от кончиков пальцев, до кончиков волос, доставка нежностей, по отлежавшимся нервным клеткам. Всё это смущало стальных хранителей свободы и тайн на разных краях одного города. Она набрасывала сети преуспевших во взрослении сладких фраз и именно сейчас, наверняка плевала на собственные правила выживания. Скрытые и едва уловимые страсти наполняли их разговор смесью притягательной силы, сравнимой, только что с наступлением полнолуния.
Когда соединяются две абсолютно противоположные стихии, слившись, могут с лёгкостью и без особого напряжения создавать ад и рай на своём пути. Пути терпкого забвения и мысленных перепадов зафантазированных изображений. Пути наслаждений от настоящих, эмоциональных нагрузок в области живота. Он вздрагивал капельками слёз, из-за неудачно сложившегося разговора, от которого приходилось укорачивать продолжительность ночных, отведённых для бессмертия, времени суток.
Слабый от собственной глупости и её внезапной холодности, выраженной необъяснимым желанием остаться самой собой, он искал ключи от потайных комнат. Там лежали тайные заклятья маленьких принцесс, уставших от длительных поисков своих замков и смазливых принцев. Лёжа на спине, обманутый собственными раскопками счастья, ему и в голову не приходило, что даже здесь можно смело остановить время. Для этого необходимо вынуть батарейку из часов, представить и почувствовать мягкий бриз обласканной кожи, посмотреть на подарочные ленточки от зелёных яблок, дотронуться невидимым воспоминанием до уголков вселенной и тут же вздрогнуть, ведь безумное желание не покидать воздушных кораблей рухнуло, под всего лишь одним неосторожным желанием приехать к ней домой…
Хотелось бежать, хотелось собрать крылья из набитых куриной глупостью подушек. Хотелось обнять, хотелось сварить тёплого молока и до самого восхода есть печенье, обсуждая последние новости жизни, не спящих кошек в присутствии обтрёпанных щенят. Но на самом деле он перемигивался огоньками сигарет, с откровенно-искристыми звёздами в ужасно холодном и последним по расписанию поезде…
Она была в лёгком халатике, как мама по утру, в выходные дни, но это не пугало, это вызывало чувство домашнего уюта и тёплых тапочек. А он был похож на запыхавшегося фанатика, наконец-то получившего возможность поговорить наедине со своим богом. Рассказать, каким длинным был путь, что эти три часа казались длиною в вечность. Что ещё несколько мгновений назад хотелось молока и печенья, а сейчас просто хочется утонуть в её глазах и как она тогда, молчать за кухонным столом, обмениваясь жестами, которые без малейшего движения были понятны только им обоим. Улыбка в форме смертельного оружия, кусочки спрятанного по всем комнатам света и
снотворное в виде лёгкой музыки, лишь всё это напоминало уснувшим
соседям, что кто-то не спит. Это кто-то, прячет за плотными занавесками, смелые или наоборот, очень грустные истории о своих полётах. Пугает взрывами полученного адреналина, жалобы февральских ветров и никогда не обещает вести себя по обыкновению просто и по справедливости сложно. Они выпивали друг из друга самые сладкие желания, притягивались размеренными шагами, впутываясь в очередную истерику острых ощущений под названием страсть. Глупый, наивный и доверчивый, он надеялся, что страсть имеет границы и умение держать в рамках свои необузданные амбиции. Но это было не так и даже стенки из свежеприготовленного кирпича ломались, словно карточный домик. Он всё понимал, она всё чувствовала. Даже то, как скрипнула от зависти его последняя стенка запретов, но всё же, он из последних сил старался сопротивляться. Ведь за спиной всю жизнь были лишь крылья и ничего, кроме свободного полёта, а теперь земная жизнь со своими своеобразными потребностями путала привычный для него порядок вещей. Знала ли она, что, будучи на этой планете в последний раз и перепробовав плоды её бессмертных создателей, научила его желать изысканности женского тела до такой степени, чтобы терять голову? Он лишь приобрёл поверхностные навыки
игр соблазна и остроты, опьяняющих до неописуемого выброса возбуждения, прикосновений.
Она: «Закрой глаза, доверься собственным инстинктам, они научат
тебя новым движениям наедине со мной. Они придают телу необычайно свежий окрас, способный разбудить внутренние потенциалы глубоко спрятанных идей. Закрой глаза и не бойся говорить: “да” там, где старался скрыться под вымышленными именами, маскируясь для неосуществления чужих желаний. Не бойся меня! Моя юность и непорочность лишь на небе считалась даром для падших душ, а здесь, это называется практическим смыслом существования, без которого, вянут цветы на подоконниках и слишком очевидно гибнут звёзды».
Он: «Я не знаю, чем заглушить такое громкое дыхание, оно пугает до
такой степени, что хочется задохнуться, ведь когда чувствуешь твои
прикосновения, то забываешь, зачем родился и от чего, сейчас не в
состоянии почувствовать холод за окном. Я не боюсь твоей жестокости,
выраженной в словах не любви, не боюсь того, что будет следовать за этим. Я боюсь, привыкнуть к тому цвету волос, к тем уловимым только мной запахам кожи, к закипанию крови во время совпадения взглядов, к тому…» Но она уже добавила свою последнюю каплю восторженного трепета в его объятья. Маленькая комната внезапно превратилась в огромную, пропитанную тяжестью горячих постельных принадлежностей, массу скопления, липнущих друг к другу тел, а маленькая девочка навсегда оставила огромный рубец на его сердце. Они сминали под собой все негодующие стороны сомнений, вплёскивая на свободу с таким трудом, накопленные многоточия. Но и этой свободы было мало. Хотелось раствориться без остатка, слиться единым смехом играющего ритма наслаждения. Забраться до самого потолка, высвобождаясь от тесных оков, внезапно ставшей неуклюжей, укороченной кровати. Если это придумали боги, думала она, тогда это привилегия только ангелов. Ведь казалось, что ещё несколько таких безумных полётов и за спиной вырастут крылья. Окутают её гибкую фантастичность, покрывая лёгким вдохновением, и уже никогда не позволят забыть либо исчезнуть из его жизни. Время терялось в складках от простыней, оно задыхалось от их страсти, плакало таявшими слезами на запотевших окнах, оставаясь лишь мокрыми капельками, ведь было от чего таять в эту зимнюю февральскую погоду. Для нее существовала лишь осень со своими замысловатыми, золотыми дождями и весна в постоянно предсказуемом приходе, но теперь она понимала, что это лишь маскировка, а смена квартальных сезонов - всего на всего состояние души. Утренние зайчики ворвались восторженными голосами окончания ночи. Они отражались от её стёртой губной помады и, повторяя очертания изгибов форм, замирали в ожидании собственного появления. Два измученных человека просыпались с тем же желанием, с каким собирались задувать невидимые огоньки не существующих свечей, которые давали
вспышку для получения памятных фотографий. Кофе, сдавленная от
удовольствия сигарета и пара сонных глаз, вот всё, что являлось
признаком невыдуманности прошедшего безумия. Безумия, длившегося не так долго, каким он представлял себе, но таким восторженным, каким случилось быть на самом деле. Это были два самых счастливы месяца в ее жизни, такими, какими никто даже не пытался представить, а тем более испытать на собственной запланированности отношений. Два месяца событий, которые меняют представление о самых обыкновенных, но не сравнимых по значимости вещей. Таких, как звёзды, до которых, казалось невозможным дотронуться руками…
Она всегда казалась непредсказуемой, а он до самых эпилогов
предугадываемым обстоятельством. И то, что происходило потом, вполне можно было отнести в категорию незабываемого, но слишком опасного, чтобы рассказывать собственным детям. Так она говорила, так оно и получилось. Были закрытыми глаза, были закрытыми задушевные волнения. Была её рука, в качестве невидимого путника до конечной цели заветных, невозможных представлению, забытых миров. Она лежала до предложения поднять ресницы, а когда подняла, не смогла сказать и слова. Ведь на расстоянии вытянутой руки, на невидимых ниточках висели звёзды, в потолочной глади. Они были на столько похожи на настоящие, что на его вопрос, сказать хоть что-то о своих впечатлениях, она еле смогла скрыть свои слёзы. Слёзы огорчения и боли. А что можно было сказать, ведь они были так близки и с такой силой напоминали родную планету, что хотелось умереть от собственных нахлынувших воспоминаний. Как когда-то, в нежнейшей прохладе чёрных бездн, сидела, свесив ноги на краю вселенной,
мечтая о том, как когда-то смогла бы сделать по настоящему счастливым. Как научила бы одним щелчком пальцев переворачивать в сторону лунный блеск исчезающих во тьме маяков. Она просто лежала в оцепенении, боясь даже пошевелиться, ведь, пошевелись, и воздушные, негодующие массы воздуха могли сорвать одну из них. И кто, как не она, знал, что звёзды не просто падают, они исчезают навсегда, унося за собой, частичку ее души?..
Это было больше, чем обыкновенная радость. Радость вставать с «невыспавшимися» кругами под глазами, в полной тишине варить утренний чай из лепестков розы, долго всматриваться в последствия нечаянно появившихся заморозков, с осторожностью кошки подходить к краю кровати, с просьбой проводить, чтобы вновь встретиться. Затем долгие и, казалось, утомительно нескончаемые часы ожидания для того, чтобы хоть как-то компенсировать физическое истощение, а всё оставшееся – нервное вздрагивание, вызванное телефонной тишиной. И он звонил. Казалось, проходила вечность, но его голос был таким успокаивающим, что всё ожидание оказывалось до безобразия излишне перепуганным. Было так уютно лежать вдвоём под одним одеялом, смотреть обнадёживающе глупые рекламные ролики и в этих перерывах, признаваться в своей любви. А потом случилась последняя, третья вещь, которая может дала подсказку его чувств, может так, очередной взрыв проснувшейся тяги к безумным подаркам. Но что наверняка произошло, так это закрылась последняя дверь, отделявшая от обыкновенной привычки просто не быть одиноким. Таким похожим на их отношения был этот фильм “Вечное сияние страсти” и точно таким же названием можно было описать всё то прошлое и всё то будущее, в котором он хотел навсегда остаться рядом с ней. И когда титры заполнили ящик для убийства свободного времени, вдруг появилось необъяснимое, понятное только для нее желание остаться наедине, выйти на улицу, вдохнуть глоток свежего воздуха, которого так не хватало. Все мысли вдруг стали перевариваться острой болью неизбежного. Она только сейчас поняла. Да, всё это закончится, но она не поняла этой боли, а лишь, высказав своё недоумение очередной, уже входящей в обыденность, обидой. Она осталась одна, развлекая заварку на дне стакана, а он ушел, оставив за собой вопросительные негодования всего произошедшего. Так продолжалось
бы до полной потери сознания, но настойчивые стуки летящих в окно комочков снега заставили поднять омертвевшие глаза. Поднять и увидеть всё то, что до сих пор сниться ей по ночам. Он, как призрачный
художник вытаптывал мелкими шагами на чистом, белоснежном навесе
огромное сердце. А она плакала с каждым его шагом, плакала и не верила, что такое может быть. Захотелось запечатлеть это на любом хранителе памяти, но всё оказалось бы слишком простым, поэтом она вдохнула всю свою нежность и любовь в склеенные лёгкие и выдохнула капельками тумана на прозрачное стекло. Обвёла контуры сердца кончиками пальцев, добавляя лишь немного тех эмоций, которые испытала за эти счастливые минуты своей жизни…
Они ещё много валялись в снегу, падая спиной на обжигающие кристаллы и рисуя ангелов раскинутыми руками. И в этой обращённой тишине он решил создать невозможное, сделать ее бессмертной, подарив настоящие, голубые крылья…
Было больно натирать мозолями километровые пути в поисках лазеек между землёй и небом. Там лежали остатки от бывшей окрашенности их последних остатков вдохновения, скрепить невидимыми нитями блаженства и попросить спрятавшихся за облаками птиц, подарить хотя бы немного своей возможности летать. Ведь здесь она забыла, как это делается, а они наверняка способны вспомнить ее полёты и научить правильно взмахнуть, перед тем, как у самой земли поверить во всё это. И может когда-нибудь, вшив их под кожу, она сможет найти его родную планету, посидеть на том самом обрыве, где нет границ для горизонта, вспомнить и вернуться сюда, отыскать его, а потом, обняв, рассказать как долго искала… Первое по календарю, но последнее по взаимности улыбок, свидание у вечного огня, в центре назначения излюбленного места встреч. Ему и в голову не приходило, что даже грубо упакованные, в коробку из-под обуви крылья уже не спасут два, когда-то не разделимых, сердца. Майскими дождями покрывались тротуарные дорожки, они смывали хрупкие карты улиц, те места, в которых когда-то смешивались в толпе разговоры о вдруг случившихся разнообразиях. Что-то заранее предсказывало о скором приближении не придававшимся тогда значению слов. Она чувствовал, как учащается пульс на руках, наверное, кто-то слишком часто вспоминал ее имя, или наоборот, забывал в результате бесплатной раздачи чувственного очарования.
Он: «Боги, дайте сил не превратиться ошибкой в её внезапной прихоти
оставаться в стороне. Дайте ответ на то, во что верил и почему так
навязчиво хочется простудиться порциями выпитого алкоголя».
Но в ответ хмурые небеса лишь выплёскивали ещё более сильные переживания, ограничиваясь шумными обсуждениями человека, который впервые боялся остаться наедине со своей памятью. В ней было что вспомнить и от чего умереть.
***
Странно, куда-то внезапно, собрав чемоданы с личными вещами, ушла боль. Мелким осадком безвыходности и нежелании дышать оставила записку на искусанных разочарованием ладонях беспокойная надежда. Вчера, плавно перетекало из одной морщинки старости в другую и не хотелось пить, не хотелось есть, хотелось превратиться прохладным душем в ванной и упасть на его плечи. Почему-то собственная последняя фраза остаться друзьями, вовсе не грела, только наоборот, добавляя льда, разбавляя и без того безвкусное одиночество. Почему он не сказала “ну и пусть” в отместку всем тем раздражениям, которые вдруг из притягательного превратились в форму отвращения. Почему он ежедневно находил выход из целой кучи молчаливых, мелких неприятностей, а она за длительные промежутки исчезновения так и не смогла побороть в себе привычку всё менять, если это не вписывается в личные планы. Зачем им нужно было дарить друг
другу сказку, если её затем приходилось с такой жестокостью забирать
обратно? Вопросы, на которые никогда не узнать ответов. Оставлять всё как есть, она не могла, ведь тогда пришлось бы вычеркнуть большую часть воспоминаний, а это означало верное самоубийство. Единственным выходом будет то, что ему придётся забывать её ровно столько, сколько было возможности быть рядом, а там, когда захочется весны, она вернётся из тьмы.


P.S: Он заполнил ее глаза, когда прочитал эту книгу, он заполнил ее тело, когда подарил крылья, он заполнил ее мысли, когда проводил ночи в её объятьях, он заполнил ее слух, когда написал самую красивую песню. Но, даже зная, что никогда не заполнит её сердце, он продолжал любить…

Принцесса и Клоун (окончание)

***
Не лгал и на этот раз, потому что пятнадцатого января человек, значившийся в картотеках уголовного розыска как неоднократно судимый рецидивист Сергей Бритвин, он же вор в законе по кличке Бритва, он же Платиновый, приехал в Михалоград.
Город ему не понравился. До Сочи, откуда он прибыл, по размаху не дотягивал, но по какой-то глупой, совершенно ненужной суетливости, явно превосходил. Впрочем, плевать. Двадцать лет, проведённых в тюрьмах, напрочь стёрли сомнения в том, по какую сторону забора лучше. Свобода – она и в Африке свобода. Были бы бабки. Тогда будут и кабаки гудящие, и ночки разгульные, и девки распутные…
Хотя о лярвах он не мог думать с того самого момента, когда на беду (или всё-таки счастье?) познакомился с ангелом и ведьмой, живущими в одном обличье порочной красоты. Так вот, с того благословенного и проклятого вечера остальных женщин для Бритвы не существовало…
Он остановился в задрипанной гостинице «Уют». Название было, пожалуй, единственной и не очень удачной попыткой внушить постояльцам иллюзию комфорта.
Порыжевшее постельное белье, прожженное в нескольких местах покрывало, замызганная раковина умывальника, расшатанная табуретка… Эстетический компонент интерьера дальше дрянной репродукции шишкинского «Утра в сосновом бору» не простерся. Несколько раз Бритва заметил пронесшегося со спринтерской скоростью таракана, но не попытался его шлёпнуть. Таракан, как и всякая божья тварь, имел право на жизнь. Бритва усмехнулся, вспоминая, как однажды в карцере штрафного изолятора поймал пару насекомых и, вылепив из хлебного мякиша «ограждения», устроил в углу настоящие тараканьи бега.
Не смотря на род своей «профессии» Бритва не был жестоким, прибегая к насилию в крайних случаях. Он давно понял, что силой можно завоевать страх и ненависть, но не авторитет или дружбу. Конечно, порой приходилось учить уму-разуму оборзевших беспредельщиков, нарушавших законы его мира. Но уважали Бритву отнюдь не за пудовые кулаки и широкие плечи…
В тридцать лет его короновали, произведя в воры в законе. И Сергей с честью нёс титул. Жил по понятиям, презирал роскошь, не жлобствовал и не крысятничал, исправно внося долю в общак, а свой куш проматывал с неуемным азартом. Пресытившись вольной жизнью, мог «организовать» собственную посадку и мысленно смеялся, когда его брали распираемые от самодовольства менты. Невдомёк им было, что Бритва сам явился, ибо вор должен сидеть в тюрьме. Время от времени. Не по тому, что Жеглов-Высоцкий так сказал. Понятия…
Нет ничего проще, чем вернуться туда, где воистину «хозяин – барин». Провернул одно-другое дельце да загудел так, чтоб чертям тошно стало. И где надо, вроде спьяну, похвалился перед ментовскими стукачами из ресторанной швали. Не успел оглянуться, как на спине, заламывая руки, собаками висят опера. Хуже, конечно, если ОМОН. Эти придурки ряженные пока мордой в пол не уложат да по ребрам не отходят, не успокоятся…
И вот уже следак, довольно ухмыляясь, лист за листом строчит протоколы показаний. А в небольших перерывчиках услужливо предлагает сигарету и, уж совсем по-дружески сочувствует. Что ж ты, Бритва – вор бывалый, а погорел, как фраер голимый. Красть умеешь – ещё б язык за зубами держал – век бы на воле ходил.
Твоя правда, гражданин начальник, усмехаясь, кивнёт Бритва. По пьяни чего только не сболтнёшь… Повязали – чего теперь. У каждого своя работа – кто за воровским фартом гоняется, а кто и самих «охотников» ловит. И если сидел перед ним не зелёный лейтенант, а следак, наслышанный о его самом громком деле, то неизменно интересовался: правду, мол, говорят, про двадцать килограмм платины, которые он де свистнул с какого-то завода в Белоруссии? «Не двадцать, а двадцать два», – мысленно уточнял Бритва, а вслух ухмылялся: кто говорит, начальник? Какая, помилуй бог, платина? Сидел бы я сейчас здесь, если б оно так было, ага… Слухи всё, слухи. Заняться кому-то нечем – вот и чешут языками. Ладно, начальник, в СИЗО обед скоро, так что вернёмся к делам нашим скорбным… Усмехнется следак, покачает головой и подумает о том, как при случае будет рассказывать коллегам про общение с легендарным вором…
А Бритва, вернувшись в изолятор и лежа на шконке, закуривал «Беломор» и от безделья вспоминал вехи своей криминальной биографии, начавшейся с такого стечения обстоятельств, что не воспользовался бы ими, наверное, только круглый дурак. Или святой.

Принцесса и Клоун (продолжение)

– Когда мы играли, с нами сидел какой-то иностранец. Его зовут Леопольд… Вроде бы из Голландии. Он не играл, а только смотрел. Потом, когда все ушли, мы с ним разговорились, он нормально по-нашему трещит. Только с акцентом. Вот… Ну, я такой радостный, выиграл много, показал нашу фотку – ту что на пляже сделали. Про тебя рассказал, – при этих словах Дима поцеловал её пальцы и она не сдержала лёгкой, грустной улыбки, чувствуя, как сердце наполняется беспредельной нежностью. – Смотрю, а этот козёл заинтересовался, всё пялился, губами чмокал, спрашивал, сколько тебе лет, рост, вес… Я малость бухой был, рассказал. Ну, а потом этот хрен моржовый поволок меня со своими знакомыми играть. У одного из них кличка Хан. Может, слышала, он иногда сюда на джипе приезжает…
Оксана кивнула, после чего Дима закурил и продолжил:
– Сначала карта шла, а потом… Продул, в общем всё, что раньше выиграл. Думал, отыграюсь, а в результате, – Дима махнул рукой так, что было понятно – чаяния его не сбылись. – Ну, тут Хан мне всё объяснил, мол, так и так… Ты, говорит, малыш, не переживай, но бабки постарайся отдать. А то мы тебя сами найдём. Я ж, идиот, ещё раньше сказал, что из Терещенска приехал. Вышел, иду на вокзал, тут этот хлыщ догоняет. Что, говорит, проблемы? Могу, мол, выручить… В общем, он, как это сказать… приехал в Новопавлов кино снимать про русских девчонок. Короче, говорит, если твоя подружка согласится позировать перед камерой, как модель, стриптиз станцует – плачу тысячу. Он какую-то коллекцию собирает, что ли. Ну, я не выдержал, послал его… Так что, всё это фигня… Проехали.
– Он сказал – две штуки? Две тысячи долларов?!
Вопреки её опасениям, Дима не отказался, как грозил пять минут назад, продолжать тему.
– Да. Съёмки два дня.
Две тысячи долларов! Цифра не укладывалась в голове… А стриптиз – подумаешь… Что здесь такого? Это даже интересно, она сама мечтала попробовать. Подумаешь! Танцевать она любит и умеет… Почему бы и не сняться, раз уж так вышло? Пусть пялятся, и онанируют там в своей Голландии. Зато у них с Димой… У них появятся деньги и тогда она сможет уйти из опостылевшего дома.
– А почему так много?
– Это для нас много, а для него – копейки. Он ищет, что-то особенное… Как он сказал… А, вот – русскую жемчужину… Козёл, блин!
– Он в гостинице живёт?
– Не… Там он просто в баре сидел, а сам где-то за городом, какую-то дачу снимает.
Оксана смотрела, как малыш, гонявший по газону мяч, упал и разревелся. Подбежав к ребёнку, молодая мамаша отшлёпала его, не жалея ни крохотной задницы, ни собственной ладони, отчего мальчик разревелся пуще прежнего.
– Это единственный шанс вернуть деньги, – озвучила Оксана истину, незримо повисшую в воздухе.
– Нет, нет… даже не думай, – сказал Дима. Сказал без былой твердости и она, почувствовав это, решилась.
– Да, Дима, – в её тоне, напротив прозвучали стальные нотки.
Он виновато смотрел на неё. Но было в его глазах кроме вины ещё кое-что: расчётливый вопрос – под силу ли ей? Оказалось, что под силу, но это вовсе не спасло их отношений.
***
Ты – белый и светлый, я, я – тёмная, тёплая…
Ты, плачешь – ни видит никто, а я, я тонкие стёкла – ду-у-ра!!!
Ты, так откровенно любишь! Я, я так безнадежно попала!
Мы, мы шепчем друг другу секреты, мы всё понимаем и только этого мало!
Под звуки загадочной, имеющей некий труднодоступный смысл песни Земфиры, Оксана пила кофе. В институт можно было не спешить. В планы ближайших дней учёба не входила… С утра позвонил Лео. Он сказал, что есть новости и просил приехать в Новопавлов. Вместе с мелким осенним дождём серое утро принесло воспоминания о…

…тех выходных на даче. В глубине души Оксана сомневалась, что кто-то станет платить такие неслыханные деньги за стриптиз, даже если она будет танцевать непрерывно двое суток. Хотя, чёрт их знает, этих иностранцев… Может… может, это будет какой-то необычный стриптиз? Но стриптиз закончился, едва начавшись. Она танцевала в одном бикини на широкой постели, толстый, с прилизанными волосами Леопольд суетился вокруг камер, одну из которых держал на плече, и что-то довольно бормотал на незнакомом ей языке.
Когда она осталась в одних трусиках, в комнату, посмеиваясь, вошли два парня.
Дальше – туман, из которого появлялись, хватали её и больно тискали грубые руки, сквозь пелену доносился собственный крик, пока широкая ладонь не заткнула рот. Она слышала сальные шуточки о своих женских прелестях, сопровождавшиеся довольным хохотом возбуждённых самцов. Она видела то потолок, то голые, крепкие тела молодчиков, вертевших её так, словно она была неодушевленным манекеном, резиновой куклой из секс-шопа. Почему-то самым громким звуком, разрывающим перепонки, казалось тяжёлое прерывистое дыхание. Под конец она поняла, что вырываться бесполезно и затихла. Умерли все эмоции, проглоченные вселенской апатией, заполнившей душу. Не было ни слёз, ни истерики.
Режиссёр и оператор в одном лице ликовал – сцена изнасилования удалась с первого дубля. Выключив камеру, Лео объявил перерыв. Взмокшие парни, не одеваясь, ушли мыться…
Предложив ей сигарету, иностранец вежливо извинился и попросил не обижаться. Так было задумано, объяснил он – для зрелищности и натуральности сцены. А насчёт анонимности она может не волноваться – кассеты будут распространяться только за «бугром». И фильм, сообщил голландец, смеясь и поглаживая её по плечу, называется «В Россию за любовью»…
Похоже, никто не сомневался, будто она сразу знала, что придётся играть в порнофильме. Один из парней проводил её в ванную и перед дверью жарко поцеловал, сказав, что она отлично сыграла, у неё прекрасное тело, и вообще они могли бы встретиться после съёмок.
Стоя под горячими струями воды, она всё поняла, но назад пути не было… Она должна получить эти чёртовы деньги. Только почему Дима не сказал всю правду? Не знал сам, или боялся, что она не согласится? В какой-то момент подумалось: всё это бесполезно – между ними всё кончено. Но Оксана прогнала неприятную мысль, хотя ощущение, что их отношения никогда не станут прежними, затаилось где-то рядом.
Когда она вернулась, парни, назвавшиеся Денисом и Славой, вели себя так, словно не насиловали её десять минут назад. Поглаживая её тело, они говорили комплименты, целуя шею, грудь, живот, постепенно опускаясь всё ниже. Оксана закрыла глаза и расслабилась, отдав свое тело на усладу вновь распалившимся жеребцам. Правда, теперь от их грубости не осталось и следа. Ребята умело покрывали её тело поцелуями, стремясь проникнуть в самые интимные уголки…
Нового Оксана ничего не открыла – все ласки и разные виды секса она уже испробовала с Димой, но происходящее ныне, вызывало совсем другие ощущения. И вскоре, со смешанным чувством страха и восторга, она поняла, что ей это нравится. Один из ребят жадно, как младенец, лобызал грудь с уже затвердевшими сосками, губы другого проделывали неспешный путь по внутренней стороне бедра, поднимаясь вверх от колена… А когда горячий язык проник между складок плоти и юркой змейкой зашевелился внутри, Оксана непроизвольно застонала и, содрогаясь от сладкой дрожи, вцепилась в затылок парня, прижимая его голову к себе и двигая бёдрами... Такая реакция подтолкнула партнёров, (да, да, не насильников – ведь они просто играли роль), к активным действиям. Через несколько минут стонали все трое, извиваясь и сотрясая широкую кровать.
Леопольд не верил глазам: такой способной актрисы ему не приходилось встречать за всю богатую практику в порнобизнесе. Складывалось впечатление, будто девчонка только сексом и занималась с самого рождения. Ему даже не пришлось подсказывать, что время от времени нужно поворачиваться лицом к камере, а, делая минет, улыбаться и смотреть снизу вверх на партнёра – всё эти тонкости она знала сама.
Откуда такой опыт, такая чувственность и мастерство в её возрасте? А точеная фигура, которой позавидовали бы даже профессиональные звёзды? И, конечно же, этот взгляд… Трахни меня, кричали чёрные глаза капризным голосом развратницы и в то же время с детской наивностью вопрошали: разве я делаю что-то плохое? Похоже, он нашёл то, что искал: русскую жемчужину – новую звезду экрана категории ХХХ.
Больше всего хотелось бросить видеокамеру и присоединиться к барахтающимся телам. Правда, заняться сексом не с ней, а со спортивно сложенными парнями. А девчонка, могла бы наблюдать, за ними, лаская себя. Эта мысль заставляла камеру в руках Лео мелко трястись. Но, работа всегда была на первом месте. И его собственная ориентация в данном случае играла на пользу.
Мелкие угрызения совести, стыда перед Димой Оксана испытывала в перерывах между сценами, когда ребята запивали апельсиновым соком какие-то таблетки, а Лео приносил разогретую в микроволновке пиццу. Но терзания быстро проходили… Если на то пошло, она здесь ради него. И всё делает только ради него. Ради них обоих…
В конце концов, если пришлось трахаться с незнакомыми мужиками, почему нельзя не получать от этого удовольствие? Тем более, в плане секса ребята оказались виртуозами. Диме до них ещё далеко. Может, сказывается их опыт, может, таблетки, которые они принимают. Или то, что их двое? А может, всё дело в камерах?
В любом случае они расстанутся и вряд ли увидятся вновь. Значит, можно делать всё, что угодно, реализовать фантазии, которые, надо признаться, посещали её раньше, но оставались невысказанными, загнанными вглубь пещеры её сознания… Чтобы теперь, при таких благоприятных обстоятельствах вырваться наружу.
Докуривая, она смотрела на парней. Обернувшись, Денис – тот, который предлагал встречаться, улыбнулся. Она улыбнулась в ответ… Ребята подсели ближе и уже вместе они обсуждали, что и как будут делать в следующем ролике. Время от времени свои замечания вносил Леопольд, настраивавший камеры и расставлявший в нужных местах светильники на алюминиевых штативах. Всё это происходило настолько непринужденно, будто они знакомы сто лет, и говорят не о сексе, а о предстоящем пикнике на природе…
В тот день они занимались любовью шесть раз в разных комнатах, включая кухню и ванную, обыгрывая различные варианты. По спальням разошлись изможденные, едва волоча ноги.
Не менее напряжённым выдался следующий день. Актёрский состав расширился. Приехала потрясающей красоты женщина лет тридцати пяти. Они мигом нашли общий язык… во всех смыслах. Это было несложно – с остатками стыдливости Оксана распрощалась еще накануне. Хотя еще и два дня назад она вряд ли поверила бы, что ей будет так приятно заниматься любовью с женщиной.
Режиссёр остался доволен и, отвезя её вечером на вокзал, в машине протянул две сотенных купюры.
– Это лично от меня. Ты потрясающая девушка и очень талантлива…
Оксана машинально взяла деньги, продолжая выжидающе смотреть на Лео. Прочтя в её глазах не заданный вопрос, тот спохватился и сообщил:
– Передай своему менеджеру Диме, что сделка состоялась. Всё, как мы договорились – он больше ничего не должен Хану… Как это ваша пословица…
Леопольд нетерпеливо пощелкал пальцами.
– Ага… Дороже денег договор.
Оксана почувствовала, как проваливается куда-то вниз, словно шагнув в пропасть.
– Погоди, Лео… Какой менеджер? Что значит, договор? Он, что сразу сказал, что я приеду?
– Ну, да… Он так и сказал. Понимаешь, я работаю здесь с Ханом, плачу ему за охрану от бандитов и вашей полиции. Как это у вас называют… под крышей. Когда я увидел фото, ты очень понравилась. Этот парень знал, что я снимаю кино. Он проиграл Хану много денег и предложил сделку. Он сказал, ты очень опытная. Я согласился вернуть его долг. Я думал – он твой менеджер. Я думал – ты уже снималась в кино. Если он не твой менеджер, я хочу тебе предложить… Эй, подожди!
Не дослушав, она схватила сумочку, в которой лежала косметика, двести долларов и трусики, и выскочила из иномарки.
Всю дорогу она провела в тамбуре электрички, выкуривая одну за другой сигареты и вытирая слёзы. Она плакала не из-за случившегося на даче – в конце концов, там всё было по честному, а ребята держались искренне и дружелюбно. Она оплакивала свою растоптанную любовь, себя, преданную и униженную еще тогда, когда её «менеджер» договорился с Леопольдом.
Дима ждал на перроне, держа в руках букет тёмно-бардовых роз. Она подошла и, когда он, не снимая солнцезащитных очков, наклонился поцеловать, выхватила цветы...
Спустя секунды она бежала в сторону перехода, а Дима стоял, закрывая ладонями исхлёстанное лицо. Ветер гонял по перрону цветочные лепестки, которые, как заколдованные, водили хоровод вокруг очков с разбившимися при падении стёклами...
***
Из Новопавлова она вернулась через три дня. Всё шло по плану. Леопольд рассказал, что фильмы с её участием пользуются бешеным спросом. Продюсеры нескольких студий жаждут воочию лицезреть российскую диву, значившуюся в титрах под псевдонимом – «дикая русская кошка». Вскоре они смогут вместе поехать в Голландию и рассмотреть предложения. Главное – не просчитаться...
Увидев её, Максим едва не подпрыгнул до потолка своей каморки. Решив осчастливить этого милого уродца, она зашла в будку.
– Привет, Максимка!
– Здравствуй, – поздоровался он сдержанно, но глаза, горящие радостью, выдавали его с потрохами.
– Как дела?
– Нормально, а у тебя?
– Отлично. Ты даже не спросишь, где я была?
– Нет, – ответил он, распознав ехидную провокацию в её голосе. – Я просто волновался… и скучал.
– Знаю, – она широко зевнула и спросила с показным равнодушием. – Составишь мне компанию сегодня вечером?
– Конечно!
– Тогда – в семь, возле торгового центра. Пока, амиго…
Максим смотрел вслед, сгорая от желания узнать, где же она всё-таки пропадала. Для него три последних дня были наполнены гнетущей неизвестностью и тревогой. Больше всего он боялся, что Оксана может просто исчезнуть из его жизни. Также внезапно, как появилась в ней. Эта мысль пугала, лишая покоя. Но, слава богу, она вернулась, а с любопытством он как-нибудь совладает.
Треклятого троллейбуса пришлось ждать двадцать минут, после чего столько же ехать сдавленным в плотной людской массе, мысленно матеря общественный транспорт и всех на свете. Водила словно читал гневные мысли и в отместку останавливался на каждом светофоре, независимо от цвета сигнала.
К месту встречи Максим добрался, когда на больших электронных часах, прилепленных к стене над центральным входом, горели красные цифры 19.15. Точка между ними издевательски подмигивала, отсчитывая секунды. Возле входа, разумеется, никого не было. Просто глупо надеяться, что Оксана станет ждать его четверть часа. Если… если, она вообще приходила, что вовсе не факт. Запросто могло статься, что и не приходила. Или ждала где-нибудь в стороне, не собираясь подходить, а только чтоб поиздеваться. Ха! В таком случае, всё вышло с точностью до наоборот… Конечно, можно было тешить себя такой версией, но факта это не меняло. Он опоздал…
Зло сплюнув, раздосадованный, он повернулся спиной к магазину и полез в карман за сигаретами. В этот момент прохладные, тонкие пальцы с длинными ногтями, неслышно выпорхнув сзади, закрыли глаза. Ощущая прохладу узких ладошек висками, Максим услышал её голос:
– Как это понимать?
Ответил не сразу, с трудом удержавшись на ослабших ногах. Она была так близко!
– Извини… пожалуйста.
– Не смей опаздывать. Усёк? – руки соскользнули с его лица, оставив невидимые, пылающие отпечатки.
– Угу, – отозвался Максим и повернулся.
Она смотрела пристально, чуть сузив глаза и хотя, даже на высоких каблуках была ниже его на голову, казалось, что сверху – вниз. Ответ её удовлетворил, а может, просто язвительная фраза не пришла на ум, но её величество снизошло до милости.
– Ладно уж, кавалер несчастный. Первый и последний раз.
– Не, Оксан, понимаешь, троллейбуса долго…
– Ай, заткнись, – недовольно сморщилась она. – Троллейбус... Хотел бы, пешком пришёл… Любишь ты надо мной издеваться, Максимка. И чё я это терплю? Не знаешь?
При мысли о том, что это он над ней издевается, Максим с трудом сдержал улыбку, прикусив изнутри нижнюю губу.
– Он ещё и ухмыляется, – деланно возмутилась Оксана. – И, вообще, хватит на меня таращиться. Пошли что ли? Или так и будем стоять, как три тополя на Плющихе? Я замёрзла, если тебе это, конечно, интересно.
Она взяла его под руку с такой привычной непринужденностью, как если бы лет пять была замужем. За ним…
– Не три, а два, – пролепетал он, расплываясь в дурацкой улыбке.
– Чего? – нахмурилась она.
– Ну… ты говоришь, стоим, как три тополя, – пояснил Максим, понимая, что говорит бред, лишь бы хоть что-то говорить; но не мог ничего с собой поделать. – А стоим-то мы вдвоём…
Они шли мимо освещённых магазинных витрин и Максим, наверное, впервые в жизни не пытался избегать встречных взглядов прохожих. Оксана молчала, словно решала в уме математическое уравнение. Оказалось, так оно и было, что выяснилось пятью секундами позже. И, найдя до жути остроумный ответ, не преминула его озвучить:
– Нет, Максимка, стоим мы втроём. Ты, я и у тебя в штанах…
Когда смысл слов дошёл до него, он порадовался, что в вечернем полумраке она не видит его лица, вмиг обретшего цвет спелой рябины. Хотя, с чего он решил, что не видит?
– Скажи, что не так, – игриво проворковала садистка.
– М-м… Куда пойдём? – Единственное спасение – пропускать её пошлости мимо ушей. – Может, по парку погуляем?
– Ах да, я забыла. У тебя ж денег – только на хлебушек насущный…
Определённо, она решила мстить за опоздание.
– Дальше что? – буркнул он, опуская руку, под которую Оксана его держала.
– Обиделся? – рассмеялась она. – Скажите, какой нежный…
Максим подумал, что сейчас их «чудненькое» свидание завершится, но не смог сдержать язвительного ответа, выдавив сквозь зубы:
– Не всем повезло с родителями.
Вновь колокольчиками прозвенел её смех, в котором, впрочем, злости было больше, чем весёлости.
– И что вы все привязались к моему папочке?! Завидно?!
Сунув руки в карманы, он отвернулся в сторону, понимая, что лучше бы она всё-таки не дождалась его. Несколько минут они шли молча. Логичнее всего, если сейчас Оксана скажет чего-нибудь ядовитое напоследок и, поймав такси, укатит. Но странное рандеву только начиналось. Обмен колкостями, напротив, поднял ей настроение.
– Максик, а как ты живешь? Мне любопытно…
– Типа не знаешь, – едва слышно ответил он, радуясь тому, что она, наконец, сменила тему и… конечно, тому, что его предположение не оправдалось. – В общаге живу.
– Да? – оживилась Оксана, будто это и впрямь было для неё новостью, и произнесла медленно, вдумчиво, словно пробуя незнакомое слово на вкус: – Об-ща-га... А, это где тараканы, скрипучие железные койки и где в одной комнате трахаются по шесть человек сразу?
Она вновь держала его под руку и смотрела сбоку, наблюдая за реакцией. Но на этот раз он был готов и с готовностью ухмыльнулся, может быть чуть поспешно.
– Ага... и крысы размером с собаку, – кривая ухмылка, несомненно, была его высшим достижением в этой нелепой дуэли. – Как у Кинга в "Ночной смене". Впрочем, ты ж такую дрянь не читаешь... – Ответ прозвучал достаточно смело, что не могло не радовать, и Максим ринулся закреплять занятые позиции. – Оригинальное у тебя понятие об общагах…
– Понятие об общагах у меня нормальное, – брезгливости в её голосе хватило бы на десяток чистюль-домохозяек, вдруг обнаруживших посреди зала неведомо откуда появившееся собачье дерьмо. – Наслышана.
Максим многозначительно хмыкнул.
– Знаешь что, – говоря, она как бы невзначай коснулась его руки. – А пойдём к тебе.
Она внимательно следила за выражением его лица и говорила почти приказным, не допускавшим возражений тоном. Растерявшись, он неосознанно шмыгнул носом.
– Да? А тараканов не испугаешься?
– Ну, тебя ж я не боюсь, – ответила она, глядя прямо в глаза. – А по сравнению с тобой любой таракан просто прелесть. Так что? Будем грязь топтать или пойдём тараканов смотреть?
Выбора не было, и Максим махнул рукой.
– Пошли, если так хочешь. Только на вахте нужно паспорт оставить или студенческий билет.
– А бюстгальтер в залог примут? – улыбнулась она, на что Максим мысленно обозвал её сучкой.
Без зла, а, наоборот, с каким-то неосознанным восторгом и чем-то ещё. Непонятным чувством похожим на робкую надежду, что его фантастическое желание не такое уж несбыточное… Ведь что-то же таится за её намёками?