Ragewortt Freeman Allgood

Вроде каждый замечал что над Королем ужасов любят пошутить, но вот где, когда и как никто толком не помнит, так вот предлагаю выкладывать в сию тему увиденное и услышанное с описанием и по возможно ссылками на источник, чтобы у всех была возможность заценить

Начну с Гриффинов (Family Guy) во втором сезоне данного анимационного шоу я заметил два гэга про Стива. В первом Кинг общается со своим издателем, и от явной нехватки новых идей на ходу выдумывает глупую завязку для нового романа - настольная лампа приследующая влюбленную парочку, даже такое произведение от короля проходит. Во втором гэге Брайн (пес Гриффинов) сбивает на машине человека, выскакивает из нее и ужасаясь спрашивает: "О нет?! Вы Стивен Кинг!!!" на что получат ответ: "Я Дин Кунц". Брайн ничего не предпринимая удаляется.

Позднее уточню номера серий и т.д.

Глупость какая-то мне в голову пришла. Давайте свое мимолетное настроение описывать через одежду. Типа: чувствую себя старыми тапочками или теплым пушистым пуловером. Бред?! Ну безобидный же. Не бейте мЭнЭ ссаными тряпками.

Так вот я сейчас чувствую себя толи одетым в растянутый пуловер, толи просто растянутым пуловером. С такими руковами длинными как у русской знати времен Ивана Грозного. Пытаюсь собраться, работать, ботать закатывать, но при этом абсолютно расслаблен, домашен- официозен, прост, красив и умен, что аж неприятно. Эдакий Будда в 30% хлопке и 70% лайкре.

Простенькая тема.
Топик поступков.
Кто что и как совершил, считает этот поступок сильным и не стесняется о нем написать.
Имел ли место в вашей жизни по-настоящему героический поступок?

«Нас всегда было двое
А теперь только я»

Бутусов.


Если бы Грегори был жив, он сказал бы Таше, что не стоит тащить его за собой. Волоча по земле, стирая о камни, омывая дорожной пылью. И что такой красивой девушке, как она не престало расстраиваться. Возможно, произнеся эти слова вслух, Грегори тепло бы ей улыбнулся, как умел только он один, лишь чуть-чуть поддернув вверх уголки губ. На что она, конечно, возразила бы в ответ. За то время, что они были вместе, Таша выработала себе привычку – всегда и во всем находить предмет для спора. И этот раз не стал бы исключением. Недовольно подвигав носиком, она бы сказала, что поводов для недовольства выше крыши, и никакая она вовсе не красивая, а очень даже страшненькая. На это Грегори лишь улыбнулся бы. Да-да, она страшненькая! Продолжила бы Таша, а «красавицей» он ее величает из-за того, что возможно нет больше на всем белом свете красавиц. И она, Таша то бишь единственная оставшаяся особь женского пола. Грегори не удержался бы от смешка. Таша недоуменно посмотрела бы на него, застыв в позе человека, который твердо уверен в своей правоте и от того выглядит забронзовевшим. Затем, разводя руками, она спросила бы, простуженным от бесконечных пеших прогулок голосом: «а разве все ни рухнуло?!» Разве мир, который они привыкли считать знакомым, привычным и обыденным, как дым пятиминутного перекура, не сгинул, не исчез?! Разве не так, черт возьми?! Сколько миллиардов людей еще не давно наполнявших планету разумной жизнью погибло, оставив после себя лишь тени своего существования, да подобные грозовым тучам «подушки» трупного газа висящие над крупными городами и мегаполисами. Грегори прервал бы ее, высказав мысль, о том что Таша не была знакома с этими миллиардами и по сути дела они как являлись до всего случившегося всего лишь фантомами, где-то и зачем-то существующими, но в реальности не осязаемыми, такими же и остались. Таша в своем ответе опустилась бы до низшей ступени собственной этики, мысленно хватаясь за раскаленные нервы-провода и прямым текстом называя спутника бессердечным ублюдком. Ведь дело не в том что почти перестало крутиться колесо филогенеза, а в том, что среди этих миллиардов, миллиарды были хорошими людьми, и у них были дети, маленькие дети голосящие на всех языках мира одно великое слово: мама, мама, мама. И так без конца, покуда не пришел ТОТ ДЕНЬ и все эти дети, «об этом подумай бессердечный ублюдок», эти дети погибли. Так же как и все остальные: родители, продавцы, заправщики на бензоколонках, старики и подростки, неформалы всех мастей, властители мира (о да, и они тоже, ибо не ведали они что делают, и что воздастся им за грехи ихние), менеджеры и режиссеры, журналисты, курьеры, учителя, плотники, академики, водители, актеры, чьи лица запечатлены на кинопленке, судьи, спортсмены, бандиты, наркоманы, священники, шахтеры, врачи, музыканты, слесари, прорабы, нелегалы, экстремисты и все, все, все.
Но этот разговор состоялся, если бы Грегори был бы жив. А он был мертв. Уже как месяц.
Таша разбила лагерь не далеко от дороги, практически на обочине, в зарослях мелкого кустарника. Костер едва-едва занялся и продуваемую осенними ветрами девушку колотила дрожь. Она знала, что нужно потерпеть еще какие-то минуты, дабы дар Прометея, набрав сил смог согреть ее. Это единственное, что она знала и в чем была уверена. Ее разум помутился, его заволокло, как стоячую воду по весне – тонкой прослойкой гнилого безумия. Ташу гнобили страх, неопределенность и одиночество. Возможно, она стала сходить с ума еще раньше, когда был жив Грегори, подходя к краю безумия шаг за шагом, шажок за шажком. Но сейчас она была близка к обрыву, как никогда. «Все мертвы, так почему же я, - думала она, протягивая ладонь к прожорливым языкам пламени, - … жива, - ощутив острую боль от ожога.
Через некоторое время, когда рука перестала ныть и чесаться Таша поднялась с колен, привычным движением схватила лямки брезентового подобия волокуши и подтащила тело Грегори ближе к живительному огню. Она устроила труп рядом с собой, усадив на куда более близком расстоянии, чем раньше позволяла приблизиться к себе Грегори.
Костер затрещал сухими ветками. Солнца на небе не было видно за мутными-мутными облаками. Влажный воздух, приносимый бессмертными ветрами с моря, как будто стал сизым, непрозрачным и тяжелым, накатывал вечер. Одна из теней существования людей тянулась сужающейся полоской по пустынной пологой равнине. Затем она упиралась в небольшой холмик, за которым скрывалась из вида, чтобы вновь появиться на следующем возвышении еще более тонкой и от того менее различимой. Асфальт на этой дороге был чист и гладок, как загрунтованный холст художника.
Таша безразличным взглядом провожала одни тучи-облака и приветствовала другие. Вряд ли это действо природы казалось ей действительно занимательным, но ничего более интересного, а главное менее трудозатратного не было. А потому безумно уставшая девушка предпочитала сидеть, поджав под себя ноги и смотреть на небо.
Грегори же «сидел» благодаря трем распоркам: одна ветка подпирала спину, вторая располагалась напротив и упиралась в грудь, третья, самая длинная, держала голову, не давая ей запрокинуться. Таша «усаживала» Грегори не раз и не два, свидетельством чему являлась подгнивающая лунка на затылке. Именно в нее каждый новый раз упиралась поддерживающая голову распорка.
Светлая шевелюра Грегори скаталась, сплелась в колтуны, потеряв природный цвет. На долю головы во время пути приходилось большинство ухабов и рытвин. Волокуша не имела твердого поддона или хотя бы его подобия, поэтому тело Грегори было истерто до состояния бумажной салфетки. Зеленое полотно брезента то тут, то там пестрело зияющими дырами, которые выглядели, как кратеры далеких планет. По всей видимости, когда-то давно извергавших лаву. Подобно им дыры волокуши так же имели свою тектоническую историю – еще не успевшая остыть кровь Грегори выливалась из них, клокоча и журча. Орошая метр за метром, земли обетованной.
Тогда Грегори впервые «объезжал» волокушу и его тело не преминуло, воспользовавшись ситуацией покрыться уродливыми косыми и диагональными ссадинами, ужасными волдырями, кровоподтеками. Его душа, покинув тело, забыло, как это обычно бывает с нерадивыми постояльцами, закрутить вентиль крана до упора. И по сему он зашелся кровью. Таша не смотрела на него во время пути, никогда. Отчасти потому, что не могла позволить себе такой роскоши, как оборачиваться и смотреть на мертвого попутчика. Потому что берегла силы. И потому что возможно не считала его мертвым. Во всяком случае, совсем. Каким никаким, а спутником и попутчиком он был. Но если бы она все же сделала это в тот первый переход, в то первое применение волокуши, обернулась и посмотрела бы на Грегори … она изумилась бы его потрясающему сходству с Христом. Ибо он лежал в своем брезентовом передвижном саване, как Мессия накрытый плащаницей. И кровавые слезы так же застыли в уголках глаз его. А лицезрев единожды трудно удержаться от соблазна, и в следующий раз она посмотрела бы вновь. И вновь и вновь. Это вошло бы у нее в привычку. Оглядываться, волоча его за собой. Возможно даже останавливаясь, дабы рассмотреть получше. Наблюдать. Со временем замечая, что кожа бледнеет и усыхает. И что под ее мертвым падением частоколом из недр плоти вырывается щетина. Таша наблюдала бы, как от долгих дней пути запекшаяся кровь начинает обрастать грязью и пылью, затем образуя нечто совершенно новое и абсолютно безобразное. Она видела бы, как эта новая субстанция «прожгла» кожу и как на этих местах загнила плоть. Глаза тухлыми яйцами опустились бы на дно своих вместилищ глазниц. Появился бы характерный запах. Душок Апокалипсиса. Аромат гниения. Дыхание смерти.
На ее глазах Грегори трансформировался бы в дурно пахнущий человеческий остов. А затем, спустя еще какое-то время, а значит и определенное количество пройденного по дороге пути, и вовсе превратился бы в жалкое подобие египетских мумий, эдакое «бальзамирование для чайников». С выдающей вперед перекошенной челюстью (и тремя зубами в ней), перетянутыми бинтами конечностями и зияющими заскорузлой темнотой глазницами.
Но Таша никогда не смотрела на него во время пути.
Но зато смотрели на нее, сидящую уставившись взглядом в небо. Наблюдали из сгустившейся тьмы. Бесхитростно, по-ребячьи. Две пары глаз, возбужденно резавшие взглядами темноту. Свет костра манил их, вырывая из материнских объятий тьмы. Влек к себе возможно так же сильно, как тысячелетия назад, когда делал это впервые. Распуская золотистые перья тепла и несчастья. Играя своими извивающимися язычками пламени. Танцуя и совсем тихо, в нос напевая древние как мир песни.
Почувствовав дыхание времени Таша наконец отвлеклась от созерцания небес и, не замечая ничего подозрительного стала готовиться ко сну. Утоптав траву по радиусу костра. Расстелив свой спальный мешок.
Она залезла в него прямо в той одежде, в которой была и стоит заметить, в которой же прошла не один километр пути. Наблюдатели, оставив все свои помыслы и дальше оставаться только наблюдателями, вырвались из темноты. Ташу поначалу лишь смутил шорох за спиной, но когда громом раздался голос:
- Не бойтесь!!! – выкрикнул, появившийся первым незнакомец. Свет догорающего костра отвоевал у ночной тьмы его испуганный взгляд и заросшее щетиной лицо.
От неожиданности у Таши воздух застыл в легких. Девушка подалась всем телом назад, двигаясь в спальном мешке, как морской котик. И хотя в этом непроизвольном движении было много родственного с черно-белыми фильмами Бастара Китона, Таше было отнюдь не до смеха. Кто будет спорить с тем, что жизни многих из этих милых ластоногих млекопитающих заканчиваются встречей с острыми, как бритва зубами касаток. А это отнюдь не забавно.
- Прошу, не бойтесь, - сбавив громкость, продолжил незнакомец. Говоря, он не на минуту не останавливался. Все шагая и шагая.
Из темноты вынырнул-показался второй незнакомец, которого Таша смогла распознать лишь размазанным силуэтом.
- Мы не причиним вам зла, - наконец остановившись и смотря округлившимися то ли от удивления, то ли от страха глазами произнес первый незнакомец.
Таша краем глаза заметила, что его спутник вновь нырнул во мрак, пытаясь зайти ей за спину. Она попыталась резво встать на ноги, вскочить и попытаться убежать … правда совершенно забыв при этом о спальном мешке. Который не преминул воспользоваться ситуацией и обвился вокруг ног, как удав. Таша упала, приземлившись лицом в чернь отлетевшей от костра золы. Ее тело встретилось с землей под сопровождение глухого удара – бух. Из носа стремительными ручейками горных рек потекла кровь. Таша начала всхлипывать и давиться этой кровью, покуда жесткий хват рук не поднял ее.
- Ну что вы девушка так испугались? Нос вот разбили. Ай-яй-яй, - просипел поднявший Ташу мужчина. Тот самый, что говорил раньше и вертел округлившимися глазами, - Мы вас не обидим, просто мы так давно не видели живых людей, что очень сильно разволновались … как впрочем, и вы, - закончив говорить, он выпустил Ташу из своих железных объятий.
Девушка с ошалелым от всего произошедшего взглядом дважды непроизвольно дернула-повела плечами.
- А я погляжу, она не больно разговорчивая, - ехидно подметил подошедший к свету второй незнакомец.

- Брось ерничать Эдик, ты, что не видишь девушка не в себе, - упрекнул его первый незнакомец. Причем сделал это так обыденно, что стало ясно, в каких отношениях эти двое находятся. Учителя и ученика, наставника и послушника, отца и сына, дяди и племянника.
-На всю голову не в себе… - протянул Эдик в ответ.
- Ты прекратишь или нет?! – раздраженно, с чувством абсолютного превосходства произнес незнакомец.
Эдик подчинился. Замолчав. Он оказался молодым человеком довольно приятной внешности. С глазами цвета товара фарцовщиков. Непокорной копной светло-русых волос. И самоуверенной ухмылочкой будущего сердцееда.
Незнакомец, приблизившись к Таше, попытался приобнять ее. Она отстранилась.
- Слушайте девушка, извините нас. Простите, что мы вот так появились. Напугали вас. Нам правда очень жаль, - продолжая извиняться незнакомец протянул Таше бумажный платок, - Вот возьмите, - потрясая им в воздухе, - Вытрите кровь.
Таша глядя с опаской, как дикий лесной зверек все же приняла этот нехитрый дар. И тут же им воспользовалась, прижав к ноздрям.
- Меня зовут Алексей Юдин, а это мой племянник Эдуард Тотьмянин, - представился и формально уже перестал быть незнакомцем Алексей. Лицо его было серым-пресерым отчасти из-за густой щетины, глубоко посаженые глаза были, как и у племянника светло-голубыми, нос с горбинкой.
Незнакомцы стали ждать ответа. Таша же с ним не спешила. Закончив аккуратно, щепетильно и даже чересчур тщательно вытирать носик она произнесла:
- Таша, меня зовут Таша.
- Очень приятно, - тут же нашелся Алексей, - Еще раз извините за случившееся.
Эдик ничего не сказал.
- Ничего, - второй раз подала голос Таша. Ее даже позабавил звук собственного голоса. И это не могло быть нормальным, о чем она, несмотря на всю странность ситуации, знала.
Прошел час. Таша и незнакомцы приглядывались друг к другу. Устроившись у костра. Обменивались общими фразами, ни к чему не ведущими и от того даже не общими, а бессмысленными. Как то: ТОТ ДЕНЬ чертов ТОТ ДЕНЬ, а как раньше было, а вот я раньше был …, а я вот раньше бывал…, да здорово было. Таша приметила, что одна из распорок держащих тело Грегори упала, свалив его набок и вырвав, таким образом, из круга света от горящего костра. Она поняла, что за всей бучей и неразберихой первых минут неожиданной встречи незнакомцы не заметили тела Грегори, а затем уже было поздно. Вдоволь наговорившись, Алексей вместе с Эдуардом отлучились. Чтобы подтянуть «сюда» свои пожитки, рюкзаки, да прочий скарб. Таше подумалось, что назад они не вернуться. Но, не смотря на это, все равно оттащила тело Грегори подальше от костра. Скрыв его в зарослях мелкого кустарника и закидав листвой сломанных веток. Уже вовсю горела черным безумием ночь, а незнакомцы все не возвращались. Таша уж было подумала, что они ей всего лишь привиделись, быть может приснились. Но не прошло с этой мысли и минуты, как они вернулись. Груженые, как песчаные дромадеры. Отдувающиеся от заливающего лицо пота и наваливающейся усталости. Затем еще около часа ушло на «расфасовку» всего принесенного добра и приготовления ко сну. Алексей и Эдик оказались очень веселыми и приятными в общении людьми. Таша и сама не заметила, как стала улыбаться. В ответ на шутки Алексея заливаться звонким смехом, а на блудливые взгляды его племянника реагировать легким кокетством. Все это пришло как будто само собой. Просто и смешно.
- Ну что?! Наконец то на боковую? – бойко спросил Алексей и деланно зевнул.
- Я устал, как собака, - поддержал своего дядю Эдик.
- Скорее как верблюд, - подметила Таша и все трое зашлись ребячьим смехом.
Спальные мешки незнакомцев были расстелены, пожелания о приятном сне сказаны, когда Эдик произнес следующее:
- Дядя, а где мои таблетки?
Алексей вылез из своего спальника и «зашуршал» по рюкзакам. Наконец нашел пластиковую баночку и швырнул ее племяннику. Костер агонизировал, умирал, догорая как свечка и поэтому Эдик не поймал брошенное ему. Баночка пролетела мимо, ударилась о землю, покатилась по утоптанной траве, как шарик для гольфа и оказалась прямо у мешка Таши. Девушка подняла баночку.
- А что это за таблетки? – спросила она.
- Это мое снотворное без него никак, - ответил Эдик.
- Прямо с ТОГО ДНЯ повелось. Не спится ему, - подхватил слова племянника Алексей.
- Помогает? – вновь спросила Таша.
- Ну да. Никаких дурных снов, воспоминаний, ну ты понимаешь, о чем я, - по-свойски заговорил Эдик.
- Понимаю, - мигом ответила Таша, задумалась, и затем продолжила, - А можно мне попробовать?
- Ну, если нужно. Одну таблеточку, - Эдик.
Таша открутила крышечку и высыпала на ладонь горсть серых кругляков со свойственной таблеткам прорезью с одной стороны и клеймом фирмы изготовителя на другой. Надеясь, что в темноте незнакомцы ничего не разглядят, Таша взяла себе не одну таблетку, а три. Остальное засыпала обратно и, закрутив крышку не поленилась, выбравшись из мешка, встать и лично в руки отдать снотворное Эдику.
Костер догорел. Ночь залила глаза непроглядной чернильной тьмой. Таша, Алексей и Эдик уснули.
Или Таше показалось, что она удалилась в страну Морфея. Таблетки странно на нее подействовали. Вместо обычной в таких случаях тяжести во всем теле и слипающихся глаз, в ее организме прошли совсем иные биологические процессы. Эйфория. Кровь пробежалась по цикличному кругу с удвоенной скоростью, да так, что аж застывшая казалось, река эритроцитов потекла из носа вновь. Эйфория. И не смотря на кровь, сбегающую из ноздрей по шее и дальше … Вне зависимости от всего мира. Эйфория. И сон. Сон. Здоровый. Без снов.
Таша проснулась от того, что кто-то до нее коснулся. Ей показалось, что с момента, как она заснула прошло не больше двух часов. Хотя это и не было важно. Чья-то рука зажала ей рот. Стиснув. Плотно обхватив. Другая впилась в волосы. Таша машинально, совершенно непроизвольно, инстинктивно закричала. Не издав при этом никаких иных звуков кроме мычания. Обе руки обжигали своей хладностью. И от того Таше хотелось кричать еще громче. Но она не могла. Несмотря на невыносимую боль и парализовавший тело страх.
- Ты чего копаешься Эдик?! – голос Алексея! Таша узнала голос обладателя рук. Первого незнакомца. Да-да именно незнакомца, ибо во тьме даже любовники предстают друг перед другом незнакомцами. Раздраженный голос Алексея, человека вновь ставшего для Таши незнакомцем.
От осознания этого факта девушке вернулся контроль над телом и она начала вырываться, брыкаться, рыпаться. «Нужно вырваться и бежать. Куда? К дороге. По дороге. Не оглядываясь. Бежать. Вырваться», думала она.
С нее сорвали мешок, как кожуру с банана. Новые руки обхватили ее ноги. Скользя и шаря. Пытаясь стянуть брюки. Расстегнуть все пуговицы. Или если не получится сорвать их. Разорвать. Разодрать в клочья. Эдик пыхтел и надсадно гудел в нос. Наконец ему удалось стянуть с сопротивляющейся девушки штаны. Она трепыхалась и била руками. По очереди колотила Алексея и Эдика, как ей казалось. Царапалась. Щипалась. Эдик наградил ее увесистым ударом, и она заплакала. Алексей отпустил Ташины волосы и освободившейся клешней, как совком экскаватора сгреб девичьи кисти рук. Его племянник не стал церемонится с деталью женского нижнего туалета и сорвал трусики рывком. Разорвав на лоскуты. Таша заплакала назрыд.
- Молчи сука, - просипел молодой насильник.
Она не увидела вспышек света, когда он вошел в нее. Не ощутила она и резкой боли в низу живота. Как и всего того, что живописуют в криминальных газетах с картинками со сплошной доминантой кроваво-красного цвета. Но ее насиловали. И это не могло быть приятным. Спустя идущие чересчур медленно минуты, как показалось Таше, насильники-незнакомцы сменились. Теперь ее приходовал Алексей, а руки держал судорожно трясущийся Эдуард.
Когда и Алексей закончил. И все, что могло сникнуть сникло. Вот тогда-то охваченная шоком девушка потеряла сознание. Быть может заснула. Быть может проснулась. Но как бы то ни было, она услышала. Голос. Едва различимый голос, зовущий к себе из темноты. Таша приподнялась, к собственному удивлению обнаружив себя в своем спальном мешке.
- Они затолкали тебя обратно … после всего случившегося … я видел, - прошептал голос из темноты.
Таша заморгала. Глаза чуть приспособившись устремились во тьму.
- Кто там? – спросила она у тьмы ночной.
- Они спят, - прошептал ответ.
- Кто там?
- В одном из рюкзаков они хранят ложку с заточенной острой кромкой
- Кто… Что тебе нужно? – спросила Таша растерянно.
- Возьми ее …
- Что тебе нужно?
- … и режь …
- Кто ты?
- … зажми рот одной рукой, а другой режь, режь, режь, - голос нарастал, становясь звенящим в ушах.
- Что тебе от меня надо? – сорванным голосом, вопрошала Таша.
- Все сказано …
Таша выбралась из своего спальника. Шатаясь, набрела на рюкзаки. Как могла бесшумно выпотрошила их содержимое. Нашла ложку. С острой как бритва кромкой.
Подошла к месту, где спали незнакомцы. Подойти-то подошла, но все никак не могла решиться. И вновь послышался голос из темноты, сухой и безжизненный, голос чужого в этом мире:
- Режь, не сомневаясь и не боясь, режь. Только так и никак иначе.
Ташу пробила слеза. Она казалось узнала, кто говорит с ней из темноты безразличным голосом смерти.
- Грегори, это ты? - протянула, проблеяла она. Плача и осознавая. Вспоминая и понимая свою давнишнюю вину. Тайну и секрет. Свой скелет в шкафу, вдруг выпрыгнувший из него, как чертик из табакерки, - Грегори-и-и-и?
- Просто сделай это … режь, - скомандовал голос.
- Й-я, я просто должна знаа-ать, - запинаясь, начала говорить Таша, - Ты должен знаа-ать …
- Что? – промурлыкала непроглядная тьма, - Что знать?
- Грегори, й-я не виновата, й-я люблю тебя …
Ответа не последовало. Но обволакивающая, окружающая и поглощающая в себе тьма, как бы говорила: «просто сделай это … режь».
И Таша решилась, сделав шаг к «изголовью» Алексея. Сделав глубокий вдох, она присела на корточки. Стиснула зубы. Со всей силой сжала ложку в руке. Пригляделась к обладателю серого-пресерого лица. Медленно, словно боясь повредить что-то, она накрыла его губы, как шелковым платком своей свободной от заточенной ложки кистью. И тут же! Как только ее нежная рука коснулась его загрубевших, потрескавшихся на ветру губ она нанесла удар. Наотмашь! Полоснув по шее. Перерезав слева направо кровеносные сосуды. Задев со скрипом кадык. Было слышно, как разошлась под ударом лезвия кожа. И в нос Таши ударил резкий запах крови. Алексей вздрогнул. Не понимая, что с ним случилось, экстренно включая в работу мозг, чтобы понять это. Но серая думалка отказалась работать без горючего, которое по разорванным, разрезанным шлангам вытекала в пустоту ночной тьмы, в прообраз космического хаоса. Подкатившая к горлу кровь, большой новогодней ракетой вырвалась изо рта, Таша успела вовремя убрать свою руку и ловко, по-кошачьи прыгнуть в сторону спящего Эдика, густые комья-пузыри вырывались один за другим. Разрываясь, как залпы фейерверка. Алексея судорожно трясло. Руки, ноги, окровавленную шею, лицо, туловище.
Таша резво проделала тоже самое и с племянником Алексея. Но в этот раз она не рассчитала силы и порез получился не глубоким. Эдик попытался вскочить, подняться, но девушка прижала его голову коленом. Он закричал, как кричат люди видящие ночные кошмары не впервые, звонко с расстановкой. Таша вонзила ложку в его правый глаз. Столовый прибор вошел в глазницу легко и непринужденно, как в стаканчик с йогуртом. Глаз лопнул, как слабо надутый воздушный шарик. Эдик заорал выдыхая по поврежденной шее содержимое легких. Истерично. Жалобно. Как влюбленный казуар. Таша вырвала свое орудие мести и начала бить, резать, добивать. К этому моменту Алексей скорее всего уже умер от кровопотери, а вот его племяшу пришлось помучаться. Даже в смерти бывают свои везунчики.
Через некоторое время все кончилось. Сердца дяди и племянника перестали биться. Таша перестала поднимать и опускать ставший смертельным оружием столовый прибор. Голос проступил вновь:
- Хорошо, - удовлетворенно протянул он.
Обезумившая, залитая кровью Таша щурясь думала, что ответить. В это время тьма заговорила вновь:
- Скоро утро … тебе нужно поспать …
- Грегори, нам нужно поговорить Грегори! - закричала во тьму Таша.
- Тебе нужно поспать, - продолжила нашептывать тьма.
- Грегори!!! – срывающимся, хрипящим от случившегося ужаса голос затрубила Таша.
- Спи …скоро утро … скоро в путь, - все шептала и шептала тьма в ответ.
- Я ни в чем не виновата, Грегори! Грегори! Грегори!
- Мне пора, - сказал голос из тьмы. И в нем казалось, проступили светлые нотки не безразличного тона.
- Не покидай меня, - стон, плач, Таша рыдала. Прижимая окровавленные руки к вздымающейся от волнения и всхлипов груди.
- Мне и вправду пора… - слабо, удаляясь, прошептал голос.
- Зачем? Зачем! Зачем?!
- Ты сказала, что любишь меня. Но здесь холодно и темно, там, где я сейчас нахожусь. Это ночной ад. И мысли мои не стройны, я как пылинка подхваченная ветром. Мне холодно и страшно. Знаешь, когда я был жив, был с тобой, мне было так же холодно и страшно. Возможно потому, что мне нужно было услышать твои слова тогда. Но их не было. А я любил. И когда мы встретили того чужака на дороге. Когда ты флиртовала и кокетничала с ним, я все равно продолжал тебя любить. Когда спустя два дня пути этот чужак вознамерился взять тебя силой, я вступился, и хотя он колол и резал мою плоть граненым кинжалом, сердце, что билось в моей груди, продолжало любить тебя. Когда он пал под ударами ниц, я сжал его горло в смертельных объятьях, и сжимал, пока не прервалось дыханье его. Когда я умирал лежа под струящимися лучами солнца. И когда навсегда закрывал свои глаза, я думал только о тебе и о том, как я тебя любил. Я умер влюбленным, но не любимым.
Таша слушала заливаясь слезами. С отвисшей челюстью и сбившимся дыханием.
А голос все говорил и говорил:
- Если бы я был жив Таша, я сказал бы тебе, что не стоит тащить меня за собой. Я всего лишь воспоминание, неказистый отрывок твоей жизни. Я попросил бы тебя оставить все мысли обо мне там, на залитой солнечными лучами лесной опушке, где ты меня похоронила. И не волочить эту пустую брезентовую волокушу за собой. Если бы я мог, я так бы и сделал…
От произнесенного тьмой Таша нервно качаясь, загудела. Не веря услышанному. Не желая верить.
- Иногда лучше забывать прошлое, потому что в противном случае оно тянет назад. Становясь грузом в зеленом полотне брезента с лямками. Противным и гнусным. К которому привыкаешь, как к остывшему ужину…
- Не может быть, - протянула рыдая Таша. Хрипя, сопя. Истерично подмахивая заляпанной кровью рукой.
- Тогда почему они меня не заметили?
- Ты выпал из круга света, а затем я тебя спрятала, - пробормотала она в ответ.
- Отговорки! Сплошные отговорки! Ты никогда не смотрела назад на волокушу, что тянула за собой во время пути, а если бы посмотрела, хоть раз оглянулась, то нашла бы ее пустой. Пустой! Пустой! Мое тело давно приняла к себе земля…
- Ты врешь, это все не правда!!! – завопила Таша, бросив во тьму окровавленную ложку.
- Таша, ты не смогла бы протащить тело мертвого мужчины и пары километров. Это очень тяжелый груз, конечно, не такой тяжелый, как моральный, но все же ощутимый. Ты не в себе, но тебе полегчает. Успокойся, тебе нужно поспать…
Таша действительно успокоилась, сникла. Как-будто ее загипнотизировали.
- Так значит я сошла с ума?
- Я не понимаю, как так все получилось, и я мерзким духом приклеился к тебе, честно слово не знаю. Даже не подозреваю…
- А эти двое?
- Что?
- Я ведь просто зарезала их, как свиней зарезала. Я мерзкая психопатка. Скажи мне, ведь они меня не насиловали верно? Ты мне соврал?! – вновь стали проклевываться слезы.
- Я не знал и не знаю, как все началось. Но зато я узнал, как все это прекратить. Мерзкий механизм. У тьмы, что теперь моя колыбель свои законы…
- Скажи мне я убийца?! – Таша повышая голос.
- Я подтолкнул тебя к этому. Прости, но я сделал это ради тебя же. Ради себя. Ради нас обоих. Тебе этого не понять, но здесь в темноте ничего без крови не делается, не открывается ни одна дверь, не работает ни один механизм.
- Ты тварь, алчный кровавый призрак!!! Демон чертов!!! – зашлась криком Таша.
- Я просто люблю тебя.
- Я убила их!!!
- Мне пора, как бы то ни было, благодаря их смерти мы расстанемся …
- Я убийца!!!
- Скоро утро … скоро в путь … и ты пойдешь по нему одна, как и должна была.
- Я убийца!!! – давясь слезами, все причитала и причитала Таша. Вплоть до самого утра, зажегшего горизонт огнем рассвета и далее целый день, и всю последующую ночь. После которой она стала совсем другим человеком. Еще одной ночи после ТОГО ДНЯ.

Ненавижу проигрывать, достойно проигрывать не умею, но и не визжу как баба. Ненавижу в общем. "Ужос-..." прошел мимо меня и ... не то чтобы расстроился, но обидно было жуть Желчи щас во мне ... ууууу, черпаками черпать в чекушки можно.
Не обнаружив себя в 66-ти не сильно удивился, но прочитав сегодня свой рассказ пришел к выводу, что не так он и плох, а даже хорош. Так что решил поделиться.

Заблудившийся.

Вечерело, а мальчику все никак не удавалось выбраться из лесу. Он заблудился. Темные силуэты деревьев, сплетаясь в одну большущую паутину, не выпускали его. Попавшая в резиновые сапоги вода то и дело напоминала о себе при ходьбе, издавая неприятные чавкающие звуки. Мальчик промок. У купленной «на вырост» куртки порвался рукав. На щеках грязными разводами расписались высохшие слезы.
Он все шел и шел. Сильно уставший. Механически переставляя ноги. Пока, наконец, цепкие пальцы леса не ослабили хвата, и мальчик не вышел на старую просеку, за которой виднелось озеро. Просеку видимо сделали очень и очень давно, потому что лес зарастая, брал свое. Это была линия электропередач старая, заброшенная, давным-давно оборванная. Мальчик с опаской посмотрел на две огромные исполинских размеров буквы «А», сделанные из бревен. Он заметил, что у букв есть лишние черточки, а из зеленых чашечек наверху, свисая, выходят провода. Огромные покосившиеся столбы, как два великана преграждали мальчику дорогу. Их провода, витые как плети, грозная осанка и, наконец, вереница поверженных, лежащих за их спинами столбов заставили мальчика вздрогнуть. Жуткие гиганты, чернея от злобы, поскрипывали на ветру. Шепча угрозы. Мальчику захотелось развернуться и броситься бежать, но бежать было некуда — позади был лес. Дыхание участилось, сердце забилось в маленькой груди с ужасающей силой, будто птичка пытающаяся вырваться из клетки. Все чувства обострились. И тут взгляд мальчика выхватил из тьмы табличку, что висела на ноге одного великана. На фоне его темной штанины табличка казалась золотистой, хотя и была просто ржавой. С нее мальчику улыбался череп с молнией во лбу. Монстр отвратительно скалился лишь одной стороной своего рта, его глазницы темнели пустотами безумной радости. Мальчик задрожал всем телом не в силах закрыть глаза или хотя бы отвести взгляд в сторону — зияющая пустота гипнотизировала. Страх поглощал. Жутко, почти нестерпимо захотелось закричать, но мальчик сдержался. Сбалансировал свой вес над пропастью безудержного страха, и все-таки отведя взгляд в сторону, сделал первый шаг. Ветер казалось, подул сильнее, и исполины протяжно заскрипели, но мальчик продолжал идти. В сапогах булькала вода, и он постарался сосредоточить все свое внимание на этом звуке. Так он и пересек старую линию электропередач.
Миновал чахлый пролесок и вышел к озеру. Но и оно не встретило мальчика радушно. На шершавой плоскости, отражаясь, проступили зловещие сиренево—пунцовые облака. А кружащие над водой чайки хором принялись галдеть. Мальчик улыбнулся сам себе. Это озеро показалось ему знакомым. Оно было небольшим, почти правильной овальной формы и напоминала тарелку со сколом. Этим отколотым кусочком был сильно выдававший вперед отрезок берега, эдакий полуостров, который делил озеро надвое и как ширма скрывал от взгляда одну ее часть от другой.
Мальчик присел на бледно—оранжевый ковер из опавших иголочек, шишек и желтеющей травы окинул взглядом берег. Тот, отступая в воду, разрывался, идя вдоль безобразными открытыми ранами. Деревья клонились к воде под разными углами, увлекаемые убегающей из под ног землей. Некоторые деревья и вовсе стояли в воде. Мертвые деревья. Черные стволы и ветви, которых застыли в оцепенении. Под водой алеют их кости, светится ил и окутанные водорослями ветви извиваются, как щупальца морского чудовища.
Мальчик переводит взгляд на другой, противоположный берег, силясь не заплакать. Там ничего нет, и только чайки кружатся над озером.
Он встает, вода в его резиновых сапожках снова напоминает о себе сочным чавканьем. На глазах проступают слезы. Грудь начинает вздыматься и опускаться. Мальчик все еще упрямится, пытаясь не плакать. Прижимает ладони к глазам. И начинает идти. Машинально. Не думая. Причем идти быстро. С плотно прикрытыми ладонями глазами. Он буквально несется. Бежит. Ноги сами ведут его. Мальчик идет вдоль берега. Идет к «полуострову», что разделяет озеро. Все, убыстряя и убыстряя шаг. Дыхание сбивается, и он проваливается в пустоту, теряя сознание.
Когда же он открывает глаза. Он видит все иначе. И по-другому. Абсолютно все. Он парит над землей и видит и слышит, как пожилая пара грибников идет мимо кладбища, что лежит на другой стороне «полуострова», идет и шушукается. Старушка божится, что слышала детский плач и чавкающий звук попавшей в сапоги воды. Старик сжимает крепче свое лукошко и ничего не говорит в ответ, потому что хорошо помнит, как много лет назад пропал тот мальчик. Хороший паренек, который умел сдерживать слезы и которого не смогли найти.