Сутулясь под тяжестью рюкзака, Коля рассматривал идущую впереди тень. Она напоминала мальчику альпиниста, влачащего за спиной снаряжение. Фантазия играла, предвосхищая интересный день — еще бы! — сегодня первый, после летних каникул, урок русского. Сочинения, мысли, игры слов — прекрасные, незатейливые завитки букв из синей пасты. Иногда зеленой — для особых случаев: безударных гласных, чередований, удвоенных согласных и прочего. Такая политика у пожилой учительницы Виктории Викторовны Ребеевой — ох, и звучное же имечко! — «выделяем орфограммы».
Звонок — и учащиеся расселись. Тема двух, идущих подряд уроков, «Как я провел лето». Дети запыхтели. Одни стараются, другие пишут абы как, но только не Коля — он с усердием приступил к работе: два черновика, запасная ручка, план, набросок, второй набросок. Его сочинение должно быть лучшим, ведь столько книг прочитано, столько дел свершено, а одноклассники все каникулы не отлипали от мониторов, плавно переходя от телевизора к компьютеру и обратно.
А на перемене нужно зайти к другу. Мало кто знает о нем, но если пронюхает — проблем не оберешься. Поэтому, стоит соблюдать осторожность: сначала по коридору, затем — вверх по лестнице, снова вниз, назад, узнать, что хвоста нет, и только тогда — в туалет. Никто в школе не знает, что дверь на первом этаже открыта. Но гвозди давно уже не держат ветхую деревяшку, и можно легко протиснуться в узкую, едва наметившуюся щель, пока никто не видит. И не забыть по-особому свиснуть — предупредить о приближении еды.
Мысли прочь — концентрация на тексте. Еще немного — и Коля закончил. Не самый первый, ведь он старался. Не то, что этот, выскочка, Попугаев — тот и вовсе настрочил целых два сочинения. За что только учителя любят эту бездарность?
— Сегодня, у нас гости, — объявляет учительница с такой невероятно доброжелательной улыбкой, что кажется, будто еще немного, и уголки губ сойдутся на затылке, разделив голову пополам.
Первая гостья — теска Ребеевой — математичка Виктория Мокроновая, более известная в школе как «Мокрая» или «Мокруха». Следом пожилая физичка — Зинаида Роголомова.
— Будем читать сочинения, а учителя их оценят, — сообщила Виктория Викторовна. — Тот, чье окажется самым интересным, получит пятерку.
— То есть как это самым интересным? — возмутился кто-то с задних парт. — Разве не нужно проверить ошибки?
— Нет, ну что вы, — хихикнула учительница. — Половина учителей — люди далекие от всех этих ваших правил русского языка. Они пришли послушать истории.
Гости рассмеялись.
— То есть как это, далекие от правил? — продолжал возмущенный голос. — Вы же учителя, вы же учились этому.
— Тихо, не спорь. Мы старшие, а это определяет, кто здесь задает правила. Хочешь высказаться — делай это дома.
Колю смутил такой подход. Он крепче сжал лист, ощущая, как потеют от волнения ладони. Между тем к доске вышел первый ученик. Он прочел небольшой текст о том, как ездил с родителями на море, играл в мячик, ехал с моря, потом опять на море, снова мячик, потом, как этот мяч лопнул, купили новый, снова на море.
— Ох, как интересно, — порадовалась Ребеева. — Я прямо давно ничего подобного не читала. Разве что не помню, где вы купили мячик, на южном рынке? Разве там продаются такие мячики? Нет! Ты нам врешь. А так, в целом, очень интересно.
— Да, — подхватила Мокрая. — Это, безусловно, что-то определенно такое, эдакое, что даже сказать можно, но стоит ли вообще говорить? Знаете, когда я о чем-то говорю, то делаю это наверняка, в точку, а здесь складывается ситуация, когда эта точка вовсе не нуждается в том, чтобы о ней говорили. Все понято и так. Без этого.
— Как точно подметили! — поддержала Ребеева. — А вы, Зинаида Анатольевна, что скажете на этот счет?
— С вашего позволения, я промолчу. — Старушка вообще всегда отмалчивалась. Если бы иногда, в журнале на странице физики не появлялись отметки, можно было и вправду подумать, что она не существует.
— Следующий, — вызвала Ребеева.
Вызвался Коля. Не мог больше ждать. Он прочел на одном дыхании, изредка поглядывая на безэмоциональных учителей. Казалось, последуют овации, но Ребеева ответила:
— Разве бывают утренние сумерки? Что за ерунду ты пишешь? Сумерки бывают вечерние, потому что они — явление ночное.
— Ну, они же бывают в темноте… — задумался Коля.
— Именно, — перебила Ребеева. — А темнота когда? Ночью! Утром у нас рассвет, а не сумерки. Садись, плохо.
— Ох, — забубнила Мокрая. — Я когда-то читала, думала, и вот тоже натыкалась на подобное в литературе. Семь или восемь раз. Помню. И вообще много чего читала. Я вся такая из себя, знаете, со вкусом.
— Да, — согласилась Ребеева. — Самую суть говорите.
«Но ведь она ничего не говорит по существу, — подумал Коля. — Вообще НИЧЕГО. Несет какой-то бред. Неужели никто этого не слышит?».
Ребеева, между тем, обратилась к физичке:
— Зинаида Анатольевна, а вы что скажете?
— Если можно, то ничего.
Надеясь на поддержку старушки, Коля обратился к ней:
— Зинаида Анатольевна, но разве вам не понравилось? Ведь я интересно все написал.
— Да, — поддержал кто-то из класса. Коля ведь правда здорово рассказал все. И сумерки бывают как утром, так и вечером. Я в Интернете сейчас проверил.
Физичка лишь отмахнулась и буркнула:
— Молчите.
— Но, Зинаида Анатольевна, мы же вам говорим.
— Ничего вы мне не говорили. И я ничего не слышала.
«Что за клоунаду они тут устроили?» — продолжал недоумевать Коля. Он не сдался и принялся писать новое сочинение. Между тем к доске выходили следующие дети, и все происходило по старому сценарию: Ребеева цеплялась к мелочам, не принимая возражений, Мокрая несла абстрактную чепуху, а Зинаида Анатольевна отмалчивалась и затыкала рот ученикам. В классе росло напряжение. Наконец, к доске вышел Попугаев и прочел:
— Я
провел свои летние каникулы очень хорошо и думаю, что это все очень здорово.
— Это все? — спросила Ребеева?
— Да.
«Да уж. После такого, они должны размазать Попугаева по стенкам» — подумал Коля, но этого не случилось.
— Как восхитительно! — похвалила учительница русского. — Как глубокомысленно. Как сильно!
— Но ведь это же бред, — возразил Коля.
— Молчи, — прошипела Зинаида Анатольевна.
— Как «молчи»? Ведь это же бред.
— Тихо!
— Нам судить, что бред, а что не бред, — вмешалась Ребеева. — Здесь мы решаем, а вы должны соглашаться.
— Да, — вторила Мокрая. — Вы разве не видите, не чувствуете, что в этом рассказе? Я не знаю, как можно проглядеть столь очевидные вещи. Тем более, решать, что в них хорошо, а что плохо. Кто право такое имеет? Один рассуждает, другой судит — оба по земле ходят, но прийти могут к разном выводам, верно? Но есть вывод, есть истина. И кто к ней ближе, тот и прав, но прав, в чьих глазах? Вот как ответим, так и будет.
— Господи, да что за бред! — схватился за голову Коля.
— Садись, Попугаев, — сказала Ребеева. — Не слушай их. Ты молодец.
Затем учеников снова валили, сочинения браковали, и вот — Коля снова у доски, с уже новым текстом, лучше предыдущего, где учтены все ошибки, к которым цеплялась Ребеева. Не придраться. Он снова прочел.
— Даааа, — протянула Ребеева. — Это слишком…
— Слишком что?
— Слишком всё. Не пойдет.
— Почему?
— Еще и объяснять нужно?
— Конечно?
— Посмотри, как ты стоял, когда читал рассказ: одна нога прямая, вторая в колене расслаблена, выпячена вперед. Разве так можно? Это неуважительно!
— Но какое отношение это имеет к сочинению? Судите его, а не как я стоял!
— Это мы будем решать, кого и за что судить.
— Пусть так, но почему вы тогда не говорили этого другим? Попугаев стоял точно так же.
— Так, молодой человек, не забывайтесь! Не трогайте Попугаева. Он написал замечательное сочинение, и мы высокого его оценили.
— Он написал пустой бессмысленный бред!
— Тихо! Молчи! — вмешалась Зинаида Анатольевна.
— Сама молчи, карга старая.
— Эх, — затянула по-обыкновению Мокрая. — Сколько шума, а все из-за чего? Амбиции, борьба, причитания. А стоило ли? Хотел, чтобы рассмотрели сочинение, а ведь и так сделали вдоль и поперек. Чем недоволен.
— Чем я недоволен? — Глаза Коли вздулись от гнева. — Да я с шести до десяти лет прочел всю русскую классику. Я в газете местной три раза стихи печатал, а вы мне какую-то чушь несете по поводу того, как я стою. Это ли не абсурд?
— Абсурд — спорить со взрослыми, уходи, — прорычала Ребеева и, смягчившись, позвала к доске Попугаева.
Тот вышел, встал возле разъяренного Коли и прочел рассказ о том, как на каникулах он смотрел телевизор, где показывали животных: сурикаты бегали от норы к норе, хищные птицы их ловили, а змеи избегали.
— Вот! Чудно! Настоящий талант! — прижала руки к груди Ребеева.
— Какой талант? — крикнули из класса. — Вы с ума сошли.
— Тише, тише! — махнула им Зинаида Анатольевна.
— А чего вы их затыкаете? — схватил ее за руку Коля. — Пусть говорят правду.
— Да, разговоры, разговоры, — задолдонила Мокрая.
— Никто не может нормально справиться с заданием, кроме Попугаева! — посетовала Ребеева. — Что за дети?
— Да он вообще ни слова не написал ни о себе, ни о лете! — закричал на нее Коля. — Вы что, слепая или глухая? Он писал о том, что показывали по телевизору!
— А ты вообще чего умничаешь? Даже стоять у доски не умеешь. Считаешь свои сочинения умными? Мы вот так не думаем и оцениваем так, как считаем нужным. Вот Попугаев молодец. Сейчас сядет, и напишет еще одно сочинение. Умный мальчик.
«Как же нелеп мир, — подумал Коля. — Пустые люди, мнение которых никому не интересно, пытаются оценивать тех, кого никто другой больше не оценят. Вместе они чувствуют себя значимыми. Одни, потому что могут судить, другие — потому что их высоко оценивают. Но и те и другие — оболочки без содержания. Ладно, глупый ребенок, но взрослые то! Взрослые! Как можно было прожить жизнь, но так и не научиться отличать, где хорошо, а