«Ну а если крест не спас, и найдет кого из нас…»
А. Непомнящий

Снег вовсю заметал трассу, застилал чернопахотные поля мелкобисерной белизной, курчавил макушки осин, с чахлой, но еще не опавшей листвой. «Дворники» едва успевали сметать со стекла назойливые белые хлопья, натужено скрипели, застревали, оставляя водянистые разводы на лобовухе нашего грузовичка. Снаружи свирепел ветер: то и дело затаится, а потом, как сорвавшийся с привязи пес, рванется в приоткрытое окно; поднимешь стекло - стеганет прищемленным хвостом, заскулит снаружи, отскочит вдаль, за поворотом настигнет снова.
Салон старенького «Бафа» пах солярой, табачным дымком и лежалым тряпьём. В заскорузлом, но до боли родимом мирке кабины нам было тепло и уверенно. Одной рукой Фил хватко держал замотанный изолентой руль, другой – спокойно вращал переключатель на радио, но нужная песня не шла, досадовал.
«Завтра в семь двадцать две я буду в Борисполе. Сидеть в самолёте и думать о пилоте….», - лился женский лукавый голосок, мое воображенье взыграло, все виделась мне стервозная девица, но до одурения желанная, красиво-приторная, сверкающая, с чуть пухлыми губками.
Я курил, мечтательно выдыхая дым в тонкий проем окна.
-Не грусти корефан, - Фил хлопнул меня по спине своей широченной ладонью матерого водилы, - Снег не говно, не пахнет. К утру дома будем, чаи гонять, бутерброды кушать.
Фил чиркнул бегунком по молнии. Не отпуская руля, придерживая его то одной, то другой рукой, снял с себя олимпийку и кинул в «спалку». Остался в одной камуфляжной майке. Повращал крепкими плечами, как боксер на разминке, зевнул, закурил свою терпкую «Тройку» и ладно затянул на припеве вместе с незатейливой дурехой:
-Завтра в семь двадцать две я буду бухой в нулину, лежать на диване и думать…, - тут Фил замялся, но быстро поправился, - О тебе, Борян, о тебе думать буду. Он залихватски потрепал меня по макушке.
Фил, он же Филатов Сергей, старший сержант разведгруппы в запасе. Мы с ним познакомились, когда я служил срочку в спецназе. Серега к тому времени был уже на контракте, только с Чечни, ветеран контртеррористических операций. Помню, как-то раз по дурости меня зацепило, тогда наш взвод брал одного лихого солдатика-дезертира. Тот сбежал с патруля, не забыв прихватить в дорогу автомат и рожок с двадцатью патронами. Мы нашли его в круглосуточном магазине, в близлежащей глухой деревеньке; штурмовали через торцевое окно. Я замешкался в проеме, ошалелый солдатик пробил мне плечо. Из-за сильного снегопада не было связи, рация не брала, проселочную дорогу занесло – не выехать, снега навалило по грудь. Серега волок меня на себе километров десять до трассы, бороздя сугробы, минуя ухабы, спотыкаясь в оледенелых сучьях буерака. Меня, восьмидесятикилограммового, в бронике и сфере, стонущего от боли.
Когда он навестил меня в госпитале, первыми его словами были:
-Борян, слушай, ты завязывай с этим.
Внутри все похолодело. Я понял: Серега сейчас меня размахает за оплошность.
-С чем? – пролепетал я, готовясь к худшему.
-Болеть завязывай, с чем же еще? В роте тебя заждались, ты ж герой теперь. Красавец, Борян!
Теперь я и Серега уже как три года дальнобойщики, возим металлочерепицу из Липецка в Москву на нашем закопченном китайском грузовичке. Уже не сослуживцы, просто напарники.
Фил переключил канал. Сексуальные женские интонации сменились научной лекцией какого-то бойкого мужичка. Я сразу представил его лицо, очки с громоздкими линзами и роговой оправой, густые седины, впалые морщины, высокий лоб, лицо опрятно и сосредоточено.
- Возможная уникальность жизни во Вселенной есть чудо, - глаголил ученый, - Человек ответственен за состояние Вселенной. Убивать себя в войнах безнравственно с точки зрения развития природы. Вечность и уникальность жизни, нужно понимать это. Нет, понимать это мало, нужно чувствовать, хотя мало и этого, ведь это ощущение выше, чем любое трансцендентное восприятие мира.
-Во ерепенится-то, - шутливая ухмылка скользнула по губам напарника, не раз перебитый нос шмыгнул.
Серега потянулся к переключателю.
-Постой-постой, давай послушаем.
-Ну, Борян, я после трех стопок сам тебе и не такое залечу - из волос вши повыскакивают.
-Тему говорит.
- Смерть теряет свою биологическую необходимость, - продолжал светило науки, - Необходимо устранить смерть.
-Во, - пофилософствовал я, - Это уже ближе к телу, как говаривал Ги де Мопассан.
-Какой тебе еще Гнида Обоссан? – переспросил Серега.
Я закашлялся дурацким смехом, чуть фильтром не поперхнулся.
Серж плавно повернул руль, поджал сцепление, коробку передач перевел на третью скорость, дальше резким изгибом на вторую.
-Что такое?
-Да вон, какой-то тип на дороге голосует.
Посреди снегопада томился какой-то щуплый пацаненок с увесистым рюкзаком за плечами. Видимо, стопщик.
-Не, Серег, не стоит. - Я достал свое рваное портмоне, послюнявил палец, десятый раз пересчитал полученные за металл барыши. Рискованно тормозить. - Промчим дальше.
-Прав, братух, - он вернул рычаг на третью, потом на четвертую, и мы аккуратненько покатили дальше, - Твоя правда, Борян, а то с виду дрищ дрищом, а может у него карамультук за пазухой - пальнет разок и все, прощай молодость, «My war is over», как говорили классики.
Электронные часы на радио горели красным, показывали два ночи. Мы уже проскочили Рязань, попутно вкусив ароматы тухлого яйца, что веет с тамошних заводов. Непогодилось еще больше, быстрее шестидесяти не разогнаться: трасса подледенела и стала неустойчивой. Поля сменились озябшими деревцами придорожных кущ, ветер свирепел, снег продолжал валить упрямо и густо.
Я щелкал каналы радио, то и дело нарываясь на шипение, словно на том конце кто-то поджаривал картошку, обильно залив ее подсолнечным маслом.
Вдруг связь наладилась, завещал все тот же профессор, так же бойко, словно и не прекращал.
-Охренеть, снова он. Наверно, повтор, - протянул Серега, -А больше ничего не ловит?
Я уныло покачал головой.
-Мистицизм, - грянул в сердцах профессор, поймав новый кураж, - Есть явление слабости и порока человеческого. Настоящему, простите за тавтологию, человечеству он не страшен, но погрязшему в страстях, гниющему обществу....
-Шарит, - Серега закурил свою вонючую "Тройку".
-Тогда, - ученый понизил интонацию, - и человек начинает верить во всякую, извиняюсь, дрянь мистическую. Вампиризм, оккультизм, шаманизм и прочую чушь…
-Не, определенно шарит.
-Эй, - окрикнул я Фила, когда в маховом промельке снежных хлопьев завиднелась съехавшая в кювет «девятка», - Тормози!
Фил нежно придавил тормоз. Мы остановились, накинули куртки и выбрались в снеговую ночь.
Вокруг машины метался молодой парень. Снег заметал его смоляные кудри, ветер трепал накрахмаленную рубашонку. Какой-то чудак, сразу подумалось мне. Движения неряшливые и бессмысленные, глаза яростные и боязливые.
-Лена! Катя! – Парень рванул к нам, как бешенный.
Монтировка холодила мои руки, готовые ко всему.
Бедолага схватил Серегу за ворот куртки, руки чудака тряслись, словно после вековой пьянки. Он был промерзшим до смерти, губы фиолетовы, щеки красны, как у матрешки.
-Эй, полегче, маманя, - возмутился Фил, ловко толканув парня в грудь руками. Тот пал, как озимый, раскорячившись на свежем насте, продолжал, как заведенный, нести какую-то околесицу:
-Лена! Катя! – Повторил ошалелый, словно мычал, спотыкался на согласных звуках. - Я им сказал подождать.
Фил склонился над потерпевшим и приподнял за шиворот, как котенка.
-Лена, Катя, ждать им....
-Э-э-э, старина, очнись! Какая тебе Лена, какая тебе Катя? Давай мы твою избушку на курьях ножках на лыжню поставим, там до города домчишь, и будет тебе и Лена, и Катя, и Дуся, и Люся.
-Они должны были ждать в машине! Их нет!
Я заглянул в пустой салон. Все двери были настежь открыты. Одинокая елочка-ароматизатор качалась на ветру, как игрушка на утреннике. На заднем сиденье валялось, снятое на скорую руку, женское пальто. С заснеженного заднего стекла зловеще взирала кукла "Барби", пронзала глазками-пуговичками, как иголками. Мурашки защекотали за шиворотом.
-Серег, - крикнул я, сторонясь машины, - тут женское пальто и кукла.
Мы затащили замерзшего бедолагу к себе в кабину, несмотря на все его пререкания, тут же из термоса налили чаю, незамедлительно подлили туда водки. Старый и проверенный метод сугрева.
Парень хлебал нашу смесь жадными глотками, делал паузы, говорил и снова прихлебывал. Постепенно речь его становилась связной и доступной, только голос забивался легкой простудной хрипотцой.
-Так куда ты, говоришь, ехал? - спрашивал Серега.
-Мы ехали из Рязани от родственников жены, понимаете?
-Ближе к телу, как говаривал Обоссан.
Серега слил последнюю муть чифирных остатков с мелкими чаинками в термокружку, и протянул ее пареньку
-Так, мы ехали, а тут метель эта, - глаза рассказчика суматошно прыгали из стороны в сторону, пальцы забивала дрожь, на совсем юном лице алели следы обморожения. Я чувствовал, как пульсирует его встревоженное сердце.
-Мы сломались.
-Не мудрено, - мой дружбан пренебрегающее покосился на заснеженную "девятку", - тут, на говне поскользнешься - дальше прокатишься, чем на ней.
-Трасса был пуста, сотовый не ловил, я хотел подняться вверх по дороге... Думал, там будет лучше. Когда вернулся, то в машине их не было.
-Кого «их»?
-Лены и Кати.
-Лена - твоя жена? - Я пристально всмотрелся в совсем отчаявшегося парня.
Он молча кивнул.
-Катя - твоя дочка?
Кивнул снова, закашлялся.
-Не ссы, братан, - оживился Серега, - всех разыщем, всех доставим. Тут же он умело зашнуровал на ботинках шнурки, крест-накрест, двойной петлей, напрочь.
-Вот именно, - по радио вещал все тот же голос, - человечество придумало себе всех этих чудовищ и потому подсознательно боится, что они придут за ним. Отсюда и страх темноты, смерти - все от безверия человеческого. Для настоящего человека мистики нет.