Автор рассказа не является расистом и не хочет, чтобы это произведение рассматривалось, как
повод для межнациональной розни!

To Stephen King,
Master

– Не было столько черномазых в Касл-Роке, сроду не бывало! Чего зря
таить, белому человеку завсегда противно рядом с собой ниггера терпеть, –
старик шумно высморкался и смачно сплюнул. – Веревку бы потолще да сук
попрочнее, глядишь, и была бы старая-добрая Америка белее простыни под
девственницей!

Должно быть, так я выгляжу сейчас со стороны – дряхлый старик с
прямыми морщинами маразма поперек лба и густой слюной цвета чая и табака.
Мне едва ли шестьдесят, и ночь добавляет лет в мой мысленный автопортрет. Я
разговариваю сам с собой, потому что... Страх кусает мне губы. В ширинке тепло,
но еще не мокро, до туалета целых две комнаты и шагов пять по коридору, и я
сижу, вместо того, чтобы отлить прямо в угол, говорю, шепчу чего-то упрямо,
безумно боясь услышать посторонний шорох, скрип половиц, двери, лестницы.
Шум, с которым они входят в дом...

– Тьма вокруг, как в желудке у ниггера. Чего это я заладил, ниггеры,
ниггеры? Никогда мне дела не было, какая у парня кожа, и сейчас нету!

Это я хорохорюсь! В словах силы нет, быть может, поэтому я уже не
помню, когда последний раз садился за печатную машинку?

Страшно ноет нога, наверное, стер ее о деревяшку, но пальцам даже сейчас
отвратительно лезть в штанину и трогать ТО место. Тем более что пальцев самих
не хватает.

– Проклятье! – шепот сух, как песок, он застревает между зубами и царапает
глотку. – Я так... Мне так...

За отчаянием прячутся слезы. Я кусаю себя за самые кончики пальцев – так
почти не больно – и сжимаю ногти зубами, давлю их, но это не помогает.

– Почему опять я?! Ну, разве мне было мало ЕЕ?!! Почему, Боже, зачем
снова я?!

За окном загорается свет, яркий, как дневной. Фары? Прожектор? Солнце?
На пол передо мной падают резкие, чернильные тени. Они тянутся, резкие
провода угрозы с улицы ко мне. Они вошли в мой дом и шарят сейчас в тени у
подоконника, как раз там, где скорчился я!!!

Кричу.

Кричу, кричу! Ору, как параноик, вскакиваю, в спину мне бьет свет с
улицы, и моя тень, короткая, кривая, пляшет посреди комнаты, издевается. Я
разеваю рот, хватаюсь за портьеры, падаю, и краем любопытного взгляда успеваю
зацепить немую сцену на улице.

Там то, чего я боюсь больше смерти.

Я множество раз видел эту картину во сне, но всегда забывал ее при
пробуждении.

Они стоят в тесном молчании. Их сотня, может быть, две. Их черепа гладко
выбриты, а рты тесно сжаты. Все они – черные. И кроме них больше никого нет!

1.

Касл-Рок меня не любит.
Каждый раз, когда судьба швыряет мне в морду этот городишко, он
отвечает завидной оплеухой. Вот и теперь, паскудец встречает меня
неприятностями.

Да, я выпил лишку. Скажем прямо, набрался желтеньким от пуза, залил
баки, склеил зенки. Пускай, я больше не пишу, но избавиться от привычки
мыслить штампами не сумел.

На самом въезде в город меня ждали мигалки дорожной полиции.
Молоденький коп – такой мог быть моим внуком, правда, я надавал бы ему по
ушам, если бы он не стал бриться и жевал эту мятную резинку – совсем еще
сопляк, выписал мне штраф на твердой казенной бумажке и важно покрутил
перед носом своим значком. Мне нестерпимо захотелось сказать ему какую-
нибудь гадость, но тут у него запела рация, и я дал по газам.

Чертов руль провернулся в руках, как скользкая селедка, и я со вкусом, на
полном скаку протаранил фонарный столб в трех метрах от полицейской машины.

Я – очень неудобный чувак. Я много пью и разговариваю матом. Во мне
явно умер художник, вот только мне этого слюнтяя совсем не жаль. Долги свои я
уже раздал, а новых стараюсь не заводить.

Поэтому сопляк со значком, что офонарело смотрит, как я вылезаю из
разбитой тачки, может пялится сколько угодно, но...

– Чего вылупился, сука?! – и я, конечно же, загремел в участок.

2.

Тот, кто никогда не сидел за решеткой, не поймет, какой это кайф, попадать
туда иногда. Ты знаешь, это не год, не месяц и даже, возможно, не десять суток.
Это просто залет! Твой верный приятель – алкоголь бросит тебя следующим же
утром, и вот ты уже очухался на нарах, в твои ботинки нассал какой-то бедолага,
которого приволокли ночью, а вместо хороших часов на руке в нагрудном
кармане лежит использованный презерватив.

Мозги склеило набекрень.
Я лежу на спине, голова откинута назад, и перед моими глазами только пол
и далекие квадратики линолеума в общем коридоре. Сосед спит. Мне слышно его
легкое черномазое дыхание с верхней койки. Во рту помойка, язык одеревенел и
еле шевелится. Мысли ползут, как тараканы на запах еды – шустро, но вразнобой.

За прошедшие семь лет сидеть мне приходилось неоднократно.
Воспоминания легче всего вытравливать кислотой. И лучше нет того лекарства,
как хороший удар в морду или пьяная драка семеро против пятнадцати.

Мое тело – самый главный предатель. Сука славно поработала над ним!
Ничто, даже героин не смогло убить во мне память о НЕЙ. Но я приобрел нечто
новое. Злость. Нога отзывается на это слово деревянным стуком. Злость. Смешно.

Я больше не могу писать. Бумага. Белый цвет. Адская машина с клавишами
букв и цифр. ЕЕ пыточные инструменты. Член в штанах, апатичный и вялый,
сонно поднимает голову. ЕЕ лицо. Меня накрывает рвотной волной ужаса. ЕЕ
лицо прыгает на меня, сжимает, давит, душит! Я хриплю. Женское лицо облипает
голову, как полиэтиленовый пакет, а руки – кривые каракатицы! – сжимают,
давят, душат каменный член...

Потом пол.
Каменный, надежный пол.
Утыкаюсь лбом и смеюсь.

Злость.
Если этим я заплатил за все, нужно жить. Хотя бы для того, чтобы
издеваться над самим собой.

– Да ты, папаша, тот еще живчик, – парень с верхней койки смотрит на меня
в упор. Я уже перевернулся на спину и тупо пялюсь в пустой потолок. Какая в
задницу злость? Я и пошевелиться-то сейчас могу едва, но на песье ворчание меня
хватает:

– Соси обмылок, сраный урод!
Да, друзей в моем возрасте и с моим характером находить становится все
труднее, но сопляк и не думает затыкаться.

– Да ты я погляжу силен, старый пердун! – на руках у парня черные
перчатки, и меня почему-то это очень тревожит. Так сильно, что я даже
приподнимаюсь на локтях и пытаюсь что-то рассмотреть на его гладком
шоколадном лице.

– Протез, – понимающе скалится парень и машет правой рукой. – Честная
деревянная лапа.

Меня бьет медленный ледяной ток. Как будто в тело врубают острые
электрические сосульки. От ноги вверх по лодыжке ползет вкрадчивая змея
воспоминаний. Она соленая, как кровь и такая же густая. Наконец, страх
утыкается в отрубленный палец, и наваждение убирается прочь.

– Хочешь посмотреть? – проклятый ниггер решил меня окончательно
добить и уже стягивает со своего гребаного протеза перчатку.

ОНА!
Дыхание перехватывает. Упираюсь лопатками в решетку и начинаю дико
орать, стучусь, ломлюсь, что есть сил, пока на вопли не прибегают копы.

– Какого хрена, мать вашу?!
Вместо слов во рту копошатся черви, а черномазый поганец отвернулся к
стенке и делает вид, что спит!

– Чего орешь, пьянь?! – все отделение уже в курсе, за что меня загребли.
Признаться, я бы себе не поверил, случись мне проходить мимо: грязный,
воняющий перегаром старик в мятой одежде с мокрым пятном между ног,
которому что-то почудилось.
– Слушай, – копу за тридцать, таких, как я, он видит каждую неделю, и быть
со мной сколопендрой ему неохота, – ляг на койку и проспись, как следует, а
завтра мы с тобой поговорим. Лады?

Вместо койки сажусь на унитаз и закрываю глаза.
Протез.
Ублюдок не мог найти ничего лучше, как показать мне протез. От всей этой
покалеченной швали меня с души воротить. Тем более что сам я – один из них...

– Эй, чувак, – шепот негра похож на звук работающей дрели, он винтом
входит мне в голову, – извини! Не хотел тебя так подбросить.
– Дерьмо.
– Ты под ширевом, что ли? Колеса? Травка?
– Я бухой, – сквозь первые приступы смеха говорю я, – и у меня нет ступни!

Минуту в камере стоит тишина, будто комар повесился, потом мы начинаем
ржать. Соленый икающий смех! Парень спускает ноги сверху и прыгает на пол.
Он невысокий, чуть выше моего плеча, гладкие черные волосы, никаких
негритянских кудряшек, светлая рубаха, джинсы. Под глазом у него яркий,
вызывающий уважение, фингал.

– Прикинь, – рассказывает он мне, как старому приятелю. Мы сидим на
моей койке и треплемся, – иду я вчера от подружки – тупая эта Мэнни, как
бревно, но сиськи! – один раз заценишь и до конца жизни будешь дрочить только
на эту телку. Так вот, иду я от Мэнни и решил срезать через парк. Слышу, в
кустах кто-то плачет. Не человек, будто собака скулит. Я – туда. А эти
малолетние гандоны нашли щенка – вот такого, как мой локоть – и лупят его
палками. Один уже притащил лопату и копает щенку могилу. А двое других
пыхтят, стараются. Суки! Как дам одному под жопу, он в кусты и улетел. Тот, что
с лопатой, сразу в темноту нарезал, я третьего за ухо – цоп! – и к папаше, а этот
пидор штопаный мне в ухо! Ты, негрила помойная, орет, моего сыночку обидел.
Ну, я ему и врезал! И он мне!!! Короче, дура беложопая, его жена, все знают, как
ее дерет пожарник, когда муж укатывает на работу, вызвала копов, а те-то уж