Граненый стакан в титановой жестянке громыхал словно цепь.. Я смотрел с верхней полки в запотевшее, словно в предбаннике, стекло вагона. За ним открывалось ржаное поле, по которому волнами пробегал ветер, теряясь в закатном мареве горизонта. Столбы кренились в сторону, чахлым строем тянулись провода, как ослабленные струны на колках гитары. По ним скользила облачная хмарь – кисельная; непроверенная овсяная каша, только дотронься рукой, пальцы тут же станут сырыми и липкими.
Еще не стемнело.
Соседи на нижних полках тихо портили воздух, то поочередно, то совместными залпами. Первый - толстенный мужик со взгальным и жадным взглядом, и до отвращения обвисшими щеками старого басета, стрелял, как гаубица. Второй, какой-то потерянный и пьяный, чуханистый тип со злым лицом и желтыми зубами, постреливал картечью.
Воняло, смрадило, душило.
Еще не стемнело.
Из соседнего кубрика пылило таранью и пивом, стойким перегаром и ушлым словцом задористого попутчика:
-И тут гаишник меня тормозит, а сам я бухой в кол. Окошко опускаю, и с ухмылкой такой: «Гарсон, мне еще пиво»….
Я спустился покурить, случайно задев руку толстяка. Маслянистая и отвратительная. На пальцах ног остался кремовый жирный след. Вот, падла. Он еще и кремами пользуется. Ален Делон хренов.
В туалете распахнул окно и просунулся в проем с зажженной сигаретой. Воздух бодрил, радовал, ласкал, все, решено, в свой плацкарт я больше не ногой., если только проводница случайно не найдет для меня противогаза. Буду торчать тут, только бы подальше от этой вони. Но ее щупальца, кажется, дотянулись и досюда. Повеяло сырой гнильцой, могильной землицей, просроченной рыбой. Дальше голову из окна не высунешь, а так и здесь стало невмоготу. Случайно глянул на свои босые ноги в рваных сланцах, поперхнулся фильтром, прищурился, прицельно присмотрелся. Масленичная дрянь серела на большом пальце. Передернуло, обед подступил к горлу, готовый к штурму унитаза. Сплюнул сигарету, тут же закинул ноги в умывальник по-солдатски, поймал ускользающее мыло, судорожно начал надраивать свои конечности. Дрянь смывалась плохо, в кармане джинс нащупал тюбик мятного «Лестного бальзама». Попробовал пастой, вышло успешнее, старая армейская закалка не подвела.
Ну, толстяк, сука, ночью уснешь, полотенцем придушу. Темную устрою.
В каком магазине ты крема покупаешь или что это за херня? Вспомнил слова великого комбинатора: «Всю контрабанду делают в Одессе». Улыбнулся сам себе, чтобы взбодриться.
Еще не стемнело.
На свое место я не сел. Ютился на боковушке. Тут и буду дрыхнуть, все равно свободно. Все одно дальше от этого толстяка. Следующая станция в Брянске глубокой ночью, коль подсядут, то что-нибудь придумаю. Где наша не пропадала.
Толстяк уже проснулся. На столе дружным строем стояло шесть банок «Клинского» и томилась жирная курица, что помещение тоже явно не ароматизировала. Ух. Заговорил языком классиков.
Мужик в засаленной серой майке хищно заглатывал то ножку, то крылышко, обильно запивая пивом. Жирует гад! И куда в тебя столько влезает?
Занося в свою пасть кусок, он что-то приговаривал, невнятное и недовольное. Его усы подрагивали, как живые, словно пушистая гусеница.
-Нас три человека, а к нам подъезжает человек двадцать. Все крутые, в куртках, здоровые, - не унимался за стенкой крутой, - Но, мы, что, тоже не по говну ходим. Я Кирюхи по рации передаю, мол, все, голубчики на месте, начинаем.
Мимо прошла проводница, милая; личико чуть припудренное, смоляные волосы косичкой, губки поджаты. Аккуратно прошмыгнув мимо меня, она соблазнительно вильнула бедрами.
-Извините, - остановил я ее, - Мне чая, можно?
-Конечно-конечно, - заулыбалась девушка, - Только подождите немного, сейчас вода согреется, хорошо?
.-Конечно-конечно, - вторил я в ответ, умиленный, на миг забывший про всякие запахи.
-Больше ничего не хотите?
И зачем она это спросила? Хочу, первым делом пристрелить этого жирдяя, заткнуть того крутого глашатая, а потом попить с вами наедине чая. Только вы обязательно при этом улыбайтесь, вот, так же мило, как сейчас.
Но я промолчал, одеревенело, покрутил головой.
Проводница скрылась, на прощанья ее косичка волос весело взмахнула, на миг распустившись ястребиным крылом.
«Я смотрю ей вслед, ничего в ней нет», - напелось само собой.
Кажется этот проглот сжевал курицу с костями. Вот, голод ебет, так ебет.
Толстяк не думал униматься достал еще сверток какой-то заскорузлой мерзости, начал шелестеть пакетами, распаковывать их сарделичными пальцами. Завоняло пуще прежнего.
Я отвернулся к окну.
За окном плыли тихие виды вечерний деревни, но и это не успокаивало, мое в конец раздосадованное сердце.
Еще не стемнело.
Заворочался второй, он привстал, его реденькие ресницы задергались, и, чудо, глаза открылись. Похмельный комотоз его колотил с достатком. Пацан спросонок пытался нащупать баклажку минералку, что то и дело укатывалась в сторону. Суматошные пальцы его явно не слушались.
-И вот, - крутой продолжал молвить с напыщенной хрпцой, - Я тут своим из ОМОНА звоню, тут пацаны подъезжают, красиво все делают. Голубчиков тех борзых принимают, а те, аж, обоссались от страха.
Чуханистый типок все-таки нашел заветное и жадными глотками тушил пожарище своей гортани, не вникая в происходящее. Его кадык колыхался, как пойманная в сеть рыбешка
Я из любопытства присмотрелся к свертку толстяка.
Показалось?
Нет-нет. Точно.
Из пакета виднелся обмякший кошачий хвост, с клочками еще не отвалившейся шерсти. Мясистое трупное варево лежало на столе. Мужик обгладывал кошачью лапу, хрустя костями, что-то бормоча себе под нос. Усы противно шевелились, кажется, что по ним копошились какие-то черви. Лицо толстяка в конец обесформилось, стало какой-то жижей, с двумя точками офонарелых глаз.
Брррр!
Да, что это за хреновина такая.
-Ды ты охерел! – сорвалось у меня громко.
Мужик повернулся на меня, пепеля своими желтыми глазницами. Я в ответ вперил в него своей разъяренной взгляд, заиграл желдаками, как боксер перед боем.
Мужик басовито закашлял, выплескивая из себя не пережеванную трупнину и опарышей.
Я отскочил в сторону, стиснув зубы, чтобы не стошнило.
-Купи мне еще пива, - проговорил толстяк, - Я сказал же, мне еще пива.
Мужик привстал, попутно разом заглотнув остатки кошатины вместе со всеми пакетами, шелестя целлофаном.
-Еще мне пива. Только я не люблю холодное.
Я попятился от живой массы, уже едва напоминающего человека. Только глазницы полные ярости, засасывающая пасть… Огромная маслянистая глыба, голодная, всепожирающая тварь. Не сухожилий, не вен, не шеи, не подбородка, только слившаяся с телом серая майка, напоминающая, что это мерзость совсем недавно была человеком.
-Чтой-то так воняет? - послышался голос крутого, - Чуете?
Блин, ты такой крутой, у тебя по-любому есть ствол, пристрели эту тварь. Пожалуйста, убей.
Тварь навалилась на хмельного соседа, так ничего и не понимающего с похмелуги.
Она тихо поглощала его, всасывала, не давал крикнуть, забив рот серой дрянью Он безмолвно бился, как беспомощная в сетях рыба.
-Сюда! - заорал я во всю глотку.
-Пиво, еще пиво, - бормотало чудовище.
Я увидел крутого, сразу понял, что это был он - короткостриженнный, скуластый, в борцовке, из которой выпирали округлые плечи.
-Ты что орешь, как потерпевший? – но дальше он не договорил.
Тварь заглатывала ноги соседа, которые беспомощно мотались мотались в пасте серой дряни. Чудовище их всасывало, как пылесос.
Ее тело растянулось по всему кубрику.
-Это…. – замер крутой.
Он ничего не передал по рации, не позвонил Кирюхе, не друзьям омоновцам, и, конечно же, не достал ствол. Он ломанулся вместе со мной, потеряв на ходу шлепки, несся вовсю, сверкая босыми пятками, попутно расталкивая все живые и неживые препятствия.
За нами стояла тишина. Что там увидели люди, я не знаю. Может мило посапывающего на своей полке толстяка, рядом с которым на столике пустовало шесть пивных бутылок.
Да и крик мой вышел не сильный, кроме крутого его, видимо, никто не услышал. И вагон был довольно пустой и пассажиры изрядно пьяны.
-До Брянска будет еще остановка? – впопыхах, первым делом спросил я у проводницы.
-Что-то случилось.
-Там тварь! – заорал крутой.
-Что? – проводница строго посмотрела на нас, как на охмелевших до дури забулдыг, - Я вам сейчас чай принесу. Все хорошо.
-Там, это, сосед наш, - пытался я выговорить, остекленело смотря в лицо проводницы.
-Да, все хорошо. Он же без билета ехал, он так договорился, ну, вы понимаете. В другой вагон ушел, видимо.
-В другой, - печально протянул я.
Проводница лукава подмигнула.
-Без билета, понимаете?
За своими вещами я не возвращался.
Я сошел скоро, еще до Брянска, попросил проводницу меня выпустить, когда поезд встал на разводном пути. Мне плевать было на ее изумление, конечно, и впрямь, не каждый же день он встречает пассажира, что просится выйти в тьме тараканьей, где и станции никакой нет. В одной майке, джинсах и в шлепках на босу ногу, взъерошенного, как Эйнштейн после своих открытий. К тому же обмазанного зубной пастой. Ну, и, меня, пусть она извинит, не каждый день мне достаются такие попутчики.
А куда убежал крутой, я не знаю, может вызывать по рации своего Кирюху или ОМОН? Все может быть, только, что-то я в этом сильно сомневаюсь.



С тех пор я стараюсь не думать об этой твари. Не задаю себе вопрос: откуда, куда, и, вообще, зачем она ехала в моем вагоне? Почему, та милая проводница, так лукаво напоследок мне улыбнулась? Я не вижу в появление этой твари никакой кары Божьей и суеверий. Не извлекаю никакой морали. Просто эта тварь есть и надо с этим как-то жить дальше.
Хотя, вру, мораль я все-таки извлек: не есть курицу, не пить «Клинское», и ездить по городам исключительно в собственной машине, при этом, никогда не подбираю попутчиков. Что и вам настоятельно рекомендую.