— Мышка после перехода чувствовала себя не очень хорошо, — сказал Марк детям, широко улыбаясь, и только жена заметила, что улыбка его чуть-чуть натянута.

Стивен Кинг. "Долгий джонт"



― Не ходите туда.
Доктор Мэтьюс – один из ученых, работающих на джонт-службу, – поймал Марка за рукав пиджака прямо у двери, но, увидев его глаза, быстро выпустил ткань и отвел взгляд. Все они вот так смотрят на него, когда узнают, кто он и куда идет, и отводят глаза. Марк не знал, как это расценивать. Как сочувствие? Как насмешку? Как презрение? Или, может быть, они боятся, что Марк заметит, насколько ученые здесь рады, что Рикки поступил так, как поступил? Потому что (это знали все) после прохождения джонта в сознании оставались очень немногие, и все они, эти выжившие, были настолько свихнувшимися, что от них нельзя было добиться ни одного более-менее связного ответа на любой вопрос – хотя бы на «как вас зовут?». Рикки Оутс был уникален. Он не только выжил, но и мог говорить. По крайней мере, так сказали его родителям – Марку и Мерилис Оутсам. А еще добавили, что слушать его долго нельзя, этого никто не выдерживает, это просто невозможно выдержать.
Оутс достал из кармана пиджака носовой платок и дергаными движениями, которые выдавали, насколько он нервничает, вытер лоб и верхнюю губу. С инцидента прошло почти полгода, и за все это время ни Марк, ни Мерилис не видели своего сына. Им не позволили. Марк, конечно, все понимал, но Мерилис потратила уйму усилий на то, чтобы их все-таки допустили. Она наняла адвокатов, которые судились с джонт-службой. Конечно, было понятно, что Рикки – ребенок, несовершеннолетний, и забирать куда-то его можно только с родителями. Но каждый раз, когда адвокат называл Рикки несовершеннолетним, лицо Марка искажала кривая испуганная улыбка. Он чувствовал, как она липнет к его губам, но ничего не мог сделать, чтобы убрать ее. Это походило на нервный тик. Рикки для него уже никогда не будет «несовершеннолетним», никогда не будет «ребенком», потому что он помнил ужасающе старые глаза существа, которое внешне выглядело как его сын. В тот момент – господи, Марк даже за полгода не смог забыть «тот момент», когда проснулся после джонта, – Оутсу-старшему вспомнилось глупое развлечение, которое он видел в старом передвижном цирке. Огромная фотография была наклеена на фанеру и поставлена с помощью подпорок вертикально. В ней вместо лиц были сделаны овальные прорези, и каждый желающий мог сунуть в эти дырки свою голову и сфотографироваться в таком забавном виде. То, каким он увидел Рикки, напоминало ему подобную фотографию с прорезями: на ней был портрет его сына с дырками вместо глаз, и сзади – или вернее, изнутри – в эти прорехи выглядывало что-то, не по-человечески старое.
Адвокаты Оутсов были хороши. Они добились права на посещение. Но Мерилис, которая все полгода только и говорила о Рикки – об их бесстрашном Рикки с пытливым умом, который просто не смог противиться своему желанию узнать, что же там, по ту сторону джонта, – вдруг словно обмякла, все ее силы закончились в тот момент, когда судья вынес постановление – разрешить посещение их сына Ричарда Оутса, раз уж он выжил после долгого джонта. Марк попытался убедить жену, что она обязана собраться, что она должна это сделать не ради него, но ради Рикки, который их ждет. Марк не был в этом уверен до конца, но в тот момент, когда он пытался убедить Мерилис, он чувствовал стопроцентную убежденность. Но она так и не смогла успокоиться, поэтому Марку пришлось поехать одному.
Все эти полгода Рикки находился в Уайтхэд-Сити. Конечно, все главные научно-исследовательские институты джонтирования находились на Земле, а не на Марсе, но перевозить его отсюда не решились. Никто не знал, как на мальчике скажется второй джонт. Уголок рта Марка невольно дернулся в горькой усмешке: из-за Рикки в службу джонта на Марсе началось целое паломничество ученых, все хотели увидеть Чудо-мальчика. Марк почувствовал, как дыхание у него сбилось, вдох вышел судорожным, неровным, перед глазами все поплыло, и он взглянул вверх, стараясь не допустить, чтобы по щекам покатились слезы. Рикки – его Чудо-мальчик, так его имел право называть только Марк.
― К кому? ― спросила женщина с суровым, мужеподобным лицом у Марка, когда он вошел в здание джонт-службы.
― К Ричарду Оутсу, ― проговорил он очень тихо. Ему не хотелось, чтобы все вокруг знали, что он идет к Рикки. ― У меня есть судебное постановление.
― Угу, ― кивнула она и поставила на бумаге, которую он ей протянул, печать. Это она проделала с таким грохотом, что Марк вздрогнул и обернулся. Ему казалось, что сейчас все посмотрят на него, а потом начнут перешептываться: «Это отец того мальчика, который джонтировался в сознании. Да ты что? Ага, надо было лучше воспитывать ребенка. Да, да, и следить за ним, а не засыпать первым». Марк закусил губу: он уже тысячу раз проигрывал в голове то, что случилось перед джонтом на Земле. Он объяснял, что хотел показать детям, что бояться не стоит, поэтому и уснул первым. Он думал, что это убедит их, а не даст его сыну свободу – раз папа не смотрит, значит, можно и попытаться. Может быть, если бы он все-таки не уснул, он бы заметил, что Рикки сопит как-то не так.… Может быть. И тогда бы Рикки бегал с друзьями по красной земле Марса, а не сидел бы сейчас в изоляторе.
Марк поднялся наверх, куда ему сказали. На этом этаже у всех дверей стояла охрана, и попасть внутрь можно было только по спецпропускам. Оутсу опять пришлось предъявлять постановление суда и свои документы. Здесь их так долго проверяли, что Марк уж было подумал, что его не пустят.
Марк надеялся, что его не пустят.
И это ощущение только усилилось, когда двери все-таки разошлись в стороны и его пустили на особый этаж. Внутри у дверей тоже стояла охрана. «Чтобы не выпустить то, что здесь находится», – подумал Марк и вздрогнул от собственных мыслей, потому что вдруг заметил, что ни секунды не думал о тех, кто находится здесь в изоляторах, как о людях. Он не назвал их «кто», он назвал их «что». «Прекрати! ― обругал себя Марк. ― Здесь Рикки, вот уж он точно – кто, а не что». И опять он мысленно увидел своего сына, каким видел его, когда только проснулся в Уайтхэд-Сити шесть месяцев назад – седовласое дергающееся существо, пытающееся выцарапать свои глаза.
Что.
Хоть и Рикки.
Марк прикрыл глаза и потряс головой, стараясь прогнать воспоминания. Мужчина, представившийся доктором Мэтьюсом, тот самый, который посоветовал ему не ходить туда, подвел его к дверям, за которыми, как понял Марк, находился изолятор Рика. Здесь тоже стояли охранники, причем не спиной к дверям, а боком по обе стороны от них – словно на тот случай, если его сын попытается выйти из палаты.
Выйти.
Выскочить.
Вырваться.
Процарапать себе дорогу теми же пальцами-когтями, которыми старался выцарапать себе глаза.
― Как… ― Марк почувствовал, что в горле у него пересохло. ― Как он?
Оутс взглянул на доктора Мэтьюса.
― А что бы вы хотели узнать? ― спросил его работник джонт-службы, изучая что-то в папке с документами. У Марка сложилось впечатление, что ничего такого уж важного там не было, просто доктору Мэтьюсу не хотелось смотреть ему в лицо.
― Ну… – Марк растерялся. ― Он… в сознании?
― Да, ― ответил ученый и чуть дернул плечами, это движение было совсем мимолетным, но Оутс заметил его. ― Он в сознании, и он разговаривает, ― еще одно подергивание плечами, словно от озноба.
― Разговаривает? ― переспросил Марк, потому что это было удивительно, и даже больше – это было абсолютно поразительно, ведь люди после такого джонтирования умирали. Господи, если Рикки разговаривает, с ним можно общаться, его можно успокоить, ему можно рассказать об успехах Патти в школе…. Ему можно объяснить, что родители любят его и всегда любили, что они не бросили его ни во время джонта, ни сейчас. Они всегда думали о нем и…
― Да, он любит поговорить, ― доктор Мэтьюс на мгновение все-таки взглянул на Марка, и тот заметил, что он бледен, а губы его сжаты в тонкую линию, как если бы его тошнило, и он бы пытался сдержать рвоту. ― Только не все могут долго выдерживать его разговоры. У нас есть специальный график для вашего сына, чтобы, так сказать, распределить силу удара.
― О чем вы? ― Марк нахмурился.
– Ну, знаете, как в футболе, ― кажется, ученый был рад отвлечься от обсуждения Рикки – хотя бы таким образом. ― Игроки носят щитки, которые распределяют силу удара, если в них кто-то врезается или попадает мяч. Если бы не было защиты, толчок приходился бы в одно место, и у игроков ломались бы кости.
― Вы распределяете силу удара от разговора с Рикки? ― уточнил Марк. Это звучало безумно. ― Он же всего лишь ребенок!
Он говорил это, а сам понимал, что несет чушь. Он видел, кем (или все-таки чем?) стал его сын. Каким он стал. Доктор Мэтьюс опять посмотрел на него, и на этот раз задержал взгляд чуть дольше, так что Марк уловил что-то, похожее на зависть.
«Завидовать мне? С чего бы?» ― подумал Оутс. Охранник кивнул доктору и приложил пропуск к устройству справа от двери. И тут же оба военных вытащили из кобур пистолеты и направили в увеличивающийся проем между расходящимися створками дверей. Если до этого Марк не мог предположить, что обнаружит за ними, то сейчас, увидев действия охраны, представил в изоляторе не то льва, не то еще какое-то хищное существо. Или же особо опасного бандита. Или маньяка, как Ганнибал Лектер из старого фильма «Молчание ягнят».
Но когда створки разошлись, он увидел обычную больничную палату с белыми стенами, полом и потолком, с которого лился яркий свет. Единственным отличием было то, что в комнате не имелось ни одного окна. Посередине изолятора стояла кровать, и на ней Марк увидел Рикки. Сердце у Оутса, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Рикки ничуть не изменился. Он был прежним тринадцатилетним мальчишкой. Теперь тринадцатилетним, потому что два месяца назад ему исполнилось тринадцать. Они отметили эту дату без виновника торжества. Мерилис плакала, Марку тоже было трудно сдержать слезы, но он крепился, как мог. Патти, которая была уверена, что уж на свой-то день рождения Рикки непременно вернется домой, потому что подарки же, никак не могла понять, почему он так и не пришел, но у родителей не спрашивала – видела их глаза. Сейчас Рикки лежал спокойно, не дергался и не извивался, пальцы его рук были расслаблены и не походили на длинные скрюченные когти хищной птицы.