1

Тафт почувствовал, что не может работать. Прошло десять минут — не больше, — с тех пор, как он приваривал металлические прутья, но сил не осталось.
Да, с таким темпом карниз не появится над беседкой и ко второму пришествию — не так важно, что подразумевал под этими словами пьянчуга Коулман. Он любил вычурные фразы, и Тафт невольно заражался ими.
Лучше так, чем если бы сосед наградил его сифилисом или чем-то ещё из списка своих многочисленных заболеваний. Он как крыса: хранит всё в себе, но никак не помрёт. И где его носит?
Тафт попытался выпрямиться. Получилось не сразу: дряхлая спина одеревенела, как у чёртова Пиноккио. Будто мешок цемента висит на шее. Подобное случалось и ранее. Нужно лишь опереться рукой о бедро и… получилось!
Он снял маску и всмотрелся в заготовку. Прутья неспешно вырисовались в повальном мраке, освещаемом тусклой лампочкой на облезлом потолке и светом, проникающим в раскрытый люк из кухни. С годами Тафт стал плохо видеть в темноте.
У этой болезни имелось название, но он не помнил. Доктор Паттерсон говорил. Впрочем, это его работа рассказывать людям всякую ерунду, лишь бы они чувствовали чью-то заботу. Всё дело в самовнушении. Коулман — тому пример.
«Я пью с пяти лет, — любил повторять он. — В больнице был единственный раз, когда родился. Пожав врачу руку, я сказал, чтобы он шёл своей дорогой, а я — своей».
Конечно, Коулман — тот ещё сказочник, но он и сейчас силён как буйвол, хотя этого и не скажешь по худощавой фигуре. Но в шестьдесят восьмом, когда прорвало плотину, они вдвоём трудились над ней несколько суток, практически без отдыха.
Спустя сорок лет, это никого не волнует, но тогда они были местной легендой. А это дорогого стоит, когда ты не слишком красив, чтобы привлечь внимание молоденьких девиц.
Тафт решил отдохнуть. Он подошёл к лестнице. Рука легла на деревянную перекладину. Подумать только, как она стара: ребёнком он спускался в подвал по этой штуковине.
Морщинистые пальцы ощупали отполированную временем поверхность. Возможно, она переживёт его. Может, сынишка, Дэвид, будет наблюдать, как по ней карабкаются его дети.
Подтянувшись, Тафт осторожно наступил на затрещавшую под его весом перекладину.
«Всё в порядке, — подумал он. — Они всегда трещат: первая и третья. А четвёртая, плюс к этому, ещё и скользкая».
Он выбрался на кухню, где вымазал грязью кафельный пол и встал на ноги.
Коулмана всё нет, а осталась последняя бутылка.
Доктор Паттерсон говорил, что Тафту нельзя пить. По его словам, с каждым стаканом, несчастное сердце билось о грудь, словно хомяк о стены клетки, пытаясь вырваться из этого адского места. Обидно, что Табита прислушивалась к его словам. Она переживала за мужа, словно не понимала, что так или иначе, он не протянет больше пары лет. Так к чему проводить их в самоограничениях?
Они сошлись на том, что он будет в день выпивать не больше шести бутылок, оставленных ею с утра. Он так и делал. И, если бы не Коулман, возможно, этим бы и ограничился. Сегодня он выпил пять. Вскоре сосед принесёт ещё.
На столе оставалась последняя бутылка.
Пить или дождаться Коулмана?
Руки сами сделали выбор. Приятный холодок прикоснулся к вспотевшей руке. Скоро он потечёт по горлу. Как приятно это предвкушение. Словно он — обезумевший от жажды араб, нашедший оазис.
Тафт решил немного оттянуть сладостный момент и щёлкнул радио.
— …плотину. Так же как и в шестьдесят восьмом году, когда избыточные атмосферные осадки создали сильное давление на конструкцию…
— Да неужели? — удивился Тафт. — Прорвало нашу плотину? — Дрожащими руками он открыл бутылку. Пить не стал. Просто присел на табуретку.
— …как и сорок лет назад, на работы для скорейшего восстановления плотины собранно огромное количество добровольцев…
— Конечно. — Зубы сложились в недовольный оскал. — «Огромное количество», — передразнил Тафт. — Нас было десять человек. Ты слышишь? Работали двое. Всего два грёбанных человека! Я и Коулман.
Разозлённый он плюнул на пол. Неприятно, когда принижают твои заслуги. Тем более, делают это во всеуслышание. Плотина — единственное, чем он гордился в жизни. И вот так взять и забыть о его заслуге? И кто это сделал? Мерзкий журналистишка, который не в состоянии вместо «избыточные атмосферные осадки» сказать «сильный ливень», а вместо «создали сильное давление на конструкцию» — «провали плотину»! Тафта тошнило от этих «концляромизмов» (или как их правильно называют? Надо спросить у Коулмана, когда он придёт — вот, кто точно знает. Лишь бы он явился «до второго пришествия» — проклятые паразиты).
Между тем, «концляромист» продолжал источать из приёмника вычурные фразы. Тафт выдернул шнур из розетки. Стихло.
— И ты здесь, — сказал мужчина, увидев забегающего с улицы кота. Ему около года, не больше. Как и двух предыдущих, его притащила Табита. Вечно ей жалко «несчастных животных». А те разносят блох по комнатам и гадят, где попало. Даже Паттерсон говорил, что держать дома животных вредно.
Тафт отхлебнул пива. От удовольствия он закатил глаза и присосался сильнее. Поставил бутылку на стол, когда осталась половина. Он встал и приблизился к двери.
На улице по-летнему тепло, хотя уже пятый день осени. Первоклассники осваиваются в школе. Где-то там и Дэвид, в классе Табиты. Удобно, когда мать ещё и учитель. Уж его-то сын, будет всегда делать домашние задания.
Мяукнув, кот запрыгнул на стол и направился прямо к бутылке. Тафт обернулся и прошипел, как змея:
— Не смей! — Он мог бы броситься через кухню, но его дряхлое тело уже не способно на такие подвиги. Потому, Тафт лишь громко закричал.
Кот замер. Чёрные как пропасти зрачки сверлили человека. Интересная особенность: один глаз синий, другой — зелёный. И окрас интересный: левая половина — черного цвета, а правая — белого. Животное прижало уши, словно готовясь к прыжку.
Возможно, ничего бы и не произошло, если бы не поступок Тафта. Боясь, что кот перевернёт пиво, он схватил со стены половник и бросил.
Бутылка подлетела в воздух и, сделав кувырок, разбилась о пол.
Тафт издал такой жуткий вопль, что он подошёл бы Спартаку в момент гибели, но никак не пьянице, лишившемуся последней бутылки.
Испуганный кот соскочил со стола и попытался прошмыгнуть в дверь, но человеческие ноги преградили дорогу. Кот бросился назад, но Тафт уже схватил его загривок.
— Сейчас я с тобой разберусь. Других я просто увёз и выбросил, но не тебя. Сейчас узнаешь, что значит страдать.
Прижав кота рукой к столу, Тафт взял большой нож и, намереваясь отрезать животному хвост, размахнулся в припадке ярости. Такое случалось всё чаще, но он не связывал эти припадки с алкоголем. Возможно, доктор Паттерсон высказался бы иначе по этому поводу, но он всего лишь болтун — не больше.
Каким-то чудом коту удалось спасти хвост от удара. Зубы вонзились Тафту в руку, словно её прихватили щипцами. Он вскрикнул и разжал пальцы. Мгновенно кот оказался возле люка и юркнул в подвал.
— Ах ты! — Глаза налились кровью.
Тафт подошёл к люку и захлопнул. Для верности придавил его ножкой стола.
Теперь кот не уйдёт. Он в его власти. Осталось придумать, как с ним расправиться.
«Возьми ружьё» — твердил внутренний голос.
Руки Тафта напряглись под тяжестью старой двустволки. Она пахла, так же как в день покупки, хоть прошло двадцать лет. Один выстрел, и гадкий зверёныш разлетится на кусочки. Как приятно это осознавать. Потом придёт Коулман, выслушает эту историю, и они хорошенько выпьют. А завтра он, может быть, доделает карниз. На сегодня с него достаточно.
Отодвинув стол, Тафт откинул люк. Из подвала донёсся этот извечный запах сырости. Там, внизу, на стенах столько грибов, что ими запросто можно питаться до… и так понятно.
Виднелась лишь небольшая часть подвала: ящик с инструментами, две пустые бочки и серая земля под ними. Кот где-то спрятался.
Держа ружьё впереди себя, Тафт наступил на верхнюю перекладину. Его сердце сжалось в предвкушении выстрела. Ладони взмокли. Он опасался, что двустволка выскользнет из них.
С каждым шагом Тафт погружался в холодный подвал.
Что-то хрустнуло.
«Четвёртая перекладина» — успел догадаться Тафт, прежде чем свалится с лестницы.
Всё произошло мгновенно. Тафт даже не успел почувствовать боли, когда металлический прут от недоделанного карниза пронзил живот. Он вошёл рядом со шрамом от аппендицита и теперь торчал где-то позади. Ребристая поверхность держала середину тела, а колени и плечи доставали до пола.
Некоторое время он лежал, пытаясь осознать происходящее. В глазах сверкали разноцветные огоньки, переливающиеся подобно стёклам в калейдоскопе.
За первым вдохом последовала чудовищная боль в животе. Закружилась голова. Тафт понял, сейчас его вырвет. Если так, то он точно потеряет сознание. Невероятным усилием, Тафт преодолел позыв.
Дышать всё труднее.
Он попытался делать это грудью, чтобы не затрагивать живот, и ощутил, как колотится сердце.
Слишком быстро. Надо взять себя в руки.
В подвале что-то зашуршало.
Кот. Это всё он подстроил. Не понимаю как, но он знал всё наперёд.
Мысли метались в безумной какофонии. Он представлял, что кот сейчас выберется и направится к нему, такому беспомощному.
Где же ружьё?
Тафт посмотрел вокруг. Помутневшем зрением он увидел очертания ружья на расстоянии на фут дальше, чем мог дотянуться. Быть может получится подползти, позже, когда утихнет боль.
Рядом что-то закапало.
«Кровь» — догадался Тафт. Не так много, потому, что рана находится выше какой-либо части тела. И всё же тянуть не стоит. Чем дольше он лежит, тем больше крови теряет. Если он не сделает этого сейчас, то не сможет никогда.
Кота нигде не было. Он выжидал, когда соперник ослабеет. Тогда жертва получит смертельный удар.
Но Тафт не сдастся. Он доберётся до ружья и застрелит это отродье. А если кот нападёт раньше, то сил ещё хватит, чтобы его задушить.