Условно говоря, это часть вторая, которую условно можно назвать примерно так: Разговор о страхе, или Волны и ше/рифы.
Впрочем, вторую часть названия можно откинуть, но довольно болтовни, т.к. есть кое-что, о чем я хочу поговорить...
Разговор о страхе 2
За деревьями можно не увидеть леса
– Что ты знаешь об этом деле? – спросил Король.
– Ничего, – ответили Алиса.
– Совсем ничего? – настойчиво допытывался Король.
– Совсем ничего, – повторила Алиса.
– Это очень важно, – произнес Король, поворачиваясь к присяжным.
Они кинулись писать, но тут вмешался Белый Кролик.
– Ваше Величество хочет, конечно, сказать: неважно, – произнес он почтительно. Однако при этом он нахмурился и подавал Королю знаки.
– Ну да, – поспешно сказал Король. – Я именно это и хотел сказать. Неважно! Конечно, неважно.
Тогда
[ «Да, но как вы оправдываете то, что зарабатываете на жизнь, скармливая людям их собственные самые худшие страхи?» ]
Прокурор
Господа присяжные, прослушайте запись:
«В идеале мой триумф наступит тогда, когда кто-нибудь, читая мою книгу, умрет от разрыва сердца! Тогда я скажу: это грустно. И буду искренен. Хотя одновременно подумаю: боже мой, все отлично!»
Адвокат
Обращается к присяжным:
– Так, так… Начнем с простейшего вопроса: что такое литература ужасов?
Парень из группы аккуратненьких отличников поднял руку.
– Забудьте о школьных привычках, – улыбнулся Ян. – У меня не надо поднимать руку. Хотите что-либо сказать – просто говорите.
– Литература ужасов описывает страшное и всякого рода страхи, – бойко выпалил «отличник».
– Как тебя зовут?
– Джон.
– Хороший ответ, Джон. Прямо как в книжке – и кафедра английского языка и литературы его бы одобрила. Тем не менее, могу сказать серьезно: ответ в яблочко. «Ужастики» действительно описывают страшное и зачастую вызывают в читателе испуг. В этом заключена часть их привлекательности – но лишь часть. Тут все не так просто. Кто-нибудь еще попробует ответить? Итак, что же такое литература ужасов?
– Рассказы о жутком, – сказал парень в майке университета Мискатоник.
– Рассказы о жутком? Ну, это вариант уже рассмотренного определения. А впрочем, тоже хороший ответ. Еще мнения есть?
Ответом было молчание.
– Стало быть, никто из вас не в силах дать определение литературе ужасов? – кое-кто из студентов поспешил отвести глаза – как будто они были нерадивыми школьниками, которых учитель может вызвать к доске. Другие, встречаясь взглядом с профессором, отрицательно мотали головами. – Что ж, не так плохо. Если бы вы знали ответ, мне бы оставалось только откланяться. – Он взял со стола портфель и вынул из него книгу. – <…> В наше время для обозначения этого литературного жанра существует кокетливый эвфемизм – «черные фантазии». Мы с вами займемся изучением всех типов «черной фантазии» и попытаемся выяснить, почему это страшные истории и что именно делает их страшными.
| Мнение эксперта
Танец смерти – это вальс со смертью. Это правда, от которой нам не уйти. Подобно аттракционам в парке развлечений, которые подражают насильственной смерти, рассказ ужасов – это возможность заглянуть за дверь, которую мы обычно держим запертой на двойной замок. Но человеческое воображение не удовлетворяется закрытой дверью. Где-то есть партнерша по танцу, шепчет нам по ночам воображение – партнерша в истлевшем бальном платье, партнерша с пустыми глазницами, в покрытых зеленой плесенью перчатках по локоть длиной, и в остатках ее волос шевелятся черви. Держать такое существо в своих объятиях? Кто, спрашиваете вы меня, кто будет настолько безумен? Что ж…
Ты не должна открывать эту дверь, – говорит жене Синяя Борода в самой ужасной из всех историй, – потому что тебе запретил муж. – Разумеется, это только усиливает ее любопытство… и наконец это любопытство удовлетворяется.
Можете ходить в замке куда угодно, – говорит граф Дракула Джонатану Харкеру, – кроме закрытых дверей, куда вы, конечно, не захотите входить. – Но Харкер именно туда и отправился.
И мы все вместе с ним. Мы заглядываем в запретные двери и в окна добровольно, вероятно, потому что понимаем: рано или поздно нам все равно придется это сделать… и не просто заглянуть, а войти туда. Навсегда. |
Белый кролик трижды протрубил в трубу и закричал:
– Первый свидетель!
Первым свидетелем оказался Болванщик. Он подошел к трону, держа в одной руке чашку с чаем, а в другой бутерброд. <…>
– Сними свою шляпу, – сказал Король Болванщику.
– Она не моя, – ответил Болванщик.
– Украдена! – закричал Король с торжеством и повернулся к присяжным, которые тут же взялись за грифели.
– Я их держу для продажи, – объяснил Болванщик. – У меня своих нет, ведь я Шляпочных Дел Мастер.
Тут Королева надела очки и в упор посмотрела на Болванщика – тот побледнел и переступил с ноги на ногу.
– Давай показания, – сказал Король, – и не нервничай, а не то я велю тебя казнить на месте.
Это не очень-то подбодрило Болванщика: он затоптался на месте, испуганно поглядывая на Королеву, и в смятении откусил вместо бутерброда кусок чашки.
Прокурор
Обвинение приглашает…
Свидетель №1
– Настроение у нас еще только будет испорчено, – внезапно заявил Верн. – На этот счет у меня нет никаких сомнений.
– Хочешь вернуться? – тут же отреагировал Крис.
– Н-нет… – нахмурившись, ответил Верн, – но все-таки… Я, честно говоря, не знаю, как это сказать… поймете ли вы меня… что-то нехорошее есть в том, что мы идем глядеть на труп, будто на экскурсию. – Взгляд его вдруг стал затравленным. – Признаться, я, кажется, немного трушу… Непонятно вам?
Не дождавшись ответа, Верн продолжал:
– Знаете, иногда меня мучают кошмары. Помните, Денни Нотон притащил как-то стопку старинных книжек про вампиров, расчлененные трупы и всякое такое дерьмо? Вот подобная мерзость мне и снится: то повешенный с позеленевшей физиономией и высунутом языком, то какая-нибудь гадость под кроватью, причем она так и норовит ухватить меня, допустим, за руку, если рука свесится во сне…
Мы закивали ¬¬– с ним все было ясно. Детские кошмарики, страшные сны – кому же это не знакомо? Ни за что бы не поверил, если бы кто-то мне сказал тогда, что пройдет не так уж много времени и я на описании подобных вот «ужастиков» заработаю порядка миллиона долларов.
– Хуже всего то, что мне приходится молчать про эти страхи, чтобы мой любимый братец… ну, Билли, черти бы его взяли… не растрезвонил всем и каждому, какой я трус. А я вовсе не трус… – Он с несчастным видом пожал плечами. – Но мне бы не хотелось видеть того парнишку. Ведь если он и в самом деле настолько плох, то непременно мне приснится, и не раз…
Сглотнув, я посмотрел на Криса – во взгляде его было понимание. Он поощрительно кивнул Верну: давай, мол, дальше, выскажись – легче будет.
– В общем, я боюсь, что он не просто станет посещать меня в кошмарных снах, но будет прямо-таки преследовать меня, лежа там, под кроватью, в луже крови, изрезанный на куски, и, тем не менее, двигаясь, понимаете, двигаясь… Он будет пытаться меня схватить!
– Бог ты мой! – выдохнул Тедди. – Что за дикие кошмары.
– Я ничего не могу с этим поделать, – словно оправдываясь, проговорил Верн. – И все же мне почему-то кажется, что мы должны его увидеть. Понимаете, должны… Но… Не нужно относиться к этому как к забавному приключению.
– Да, – тихо сказал Крис, – пожалуй, ты прав.
– Вы ведь никому не расскажите? – В голосе Верна послышалась мольба. – Не о кошмарах, разумеется, – они у всех бывают, а о том, как я просыпаюсь оттого, что кто-то будто бы притаился под кроватью. Никому, ладно? Ведь я уже не маленький…
(Присяжные соглашаются сохранить тайну свидетеля. Заседание суда продолжается)
Адвокат
Защита приглашает…
Свидетель №1
В 16 лет я открыл для себя Эдгара Аллана По. Сначала мне попала в руки его биография, и судьба его меня потрясла. Я почувствовал великую жалость к человеку, которому талант не помог стать счастливым.
До сих пор помню чувство, которое овладело мной, когда я закрыл «Убийство на улице Морг». Мало сказать, что мне было страшно. Я понял нечто важное: испытывать страх, находясь в безопасности, – приятно. Пусть у того, кто сидит дома за чтением романа ужасов, бегают по спине мурашки, но раз он пребывает в привычной среде, раз он знает, что это всего-навсего игра воображения, он доволен и спокоен.
Весьма вероятно, что как раз увлеченность новеллами По привела к тому, что позднее я стал делать фильмы саспенса. (Прокурор: «Протестую! Это к нашему делу не имеет никакого отношения». Судья: «Протест отклоняется, продолжайте».) Не хотел бы показаться нескромным, но, думается, в моих фильмах есть то, что характерно для произведений Эдгара По: оба мы рассказываем совершенно невероятные истории с такой завораживающей логикой, что у читателя или зрителя возникает ощущение, будто нечто подобное буквально завтра может случиться с ним самим. Это ключевой момент: необходимо заставить читателя или зрителя поставить себя на место персонажа, поскольку людям, в конце концов, интересны только они сами или то, что с ними самими может произойти.
Я никогда не пренебрегал этим правилом.
И я, как и По, оказался пленником жанра. Если бы я экранизировал «Золушку», в карете искали бы труп…
– Про что? – спросил Король.
– Поднос… над небесами…
– Ну конечно, – сказал Король строго, – под нос – это одно, над небесами – совсем другое! Ты что, меня за дурака принимаешь? Продолжай!
– Я человек маленький, – продолжал Болванщик, – а только после этого у меня все перед глазами замигало… только вдруг Мартовский Заяц и говорит…
– Ничего я не говорил, – торопливо прервал его Мартовский Заяц.
– Нет, говорил, – возразил Болванщик.
– И не думал, – сказал Мартовский Заяц. – Я все отрицаю!
Он все отрицает, – сказал Король. – Не вносите в протокол!
Сейчас
[ Послушайте, возьмите психиатра из большого города. У него замечательный дом, ценой, по крайней мере, в сто тысяч долларов. Он ездит на «мерседес-бенц» табачно-коричневого или серебристо-серого цвета. У его жены – фургон «кантри-сквайр». Дети учатся в частных школах, а каждым летом отправляются в лучшие летние лагеря Новой Англии или северо-запада. Сынок поступает в Гарвард, если зарабатывает соответствующие баллы – деньги не проблема, а дочь – в какую-нибудь женскую школу, лозунг которой: «Мы не соединяем, мы отклоняем». И как же психиатр зарабатывает деньги, которые творят все эти чудеса? Он слушает женщин, жалующихся на бесплодие; он слушает мужчин со склонностью к самоубийству; он имеет дело с паранойей, сильно и слабо выраженной, и, может быть, иногда ему попадается подлинный шизофреник. Он выслушивает людей, которые страшно боятся, что их жизнь вышла из под контроля и все вокруг распадается… и если уж он не зарабатывает на жизнь, скармливая людям их страхи, тогда я не знаю, кто это делает. ]
Прокурор
Господа присяжные, прослушайте запись:
«Я, в конце концов, тот самый тип, который когда-то сказал, что хочет ужаснуть публику, но если это не получится, готов ее шокировать… а если и это не выйдет – обматерить».
Адвокат
Защита приглашает…
Свидетель №2
Страх – вот та тема, в которой большинство из нас находит истинное удовольствие, прямо-таки какое-то болезненное наслаждение. Прислушайтесь к разговорам двух совершенно незнакомых людей в купе поезда, в приемной учреждения или в другом подобном месте: о чем бы ни велась беседа – о положении в стране, растущем числе жертв автомобильных катастроф или дороговизне лечения зубов, собеседники то и дело касаются этой наболевшей темы, а если убрать из разговора иносказания, намеки и метафоры, окажется, что в центре внимания неизменно находится страх. И даже рассуждая о природе божественного начала или о бессмертии души, мы с готовностью на проблему человеческих страданий, смакуя их, набрасываясь на них так, как изголодавшийся набрасывается на полное до краев, дымящееся блюдо. Страдания, страх – вот о чем так и тянет поговорить собравшихся неважно где: в пивной или на научном семинаре; точно так же язык во рту так и тянется к больному зубу.<…>
Страх – вот та тема, что неизменно доставляет нам какое-то болезненное наслаждение. Если, конечно, речь идет о чужом страхе.
(Прокурор, обращаясь к присяжным: «Запомните последние слова». Адвокат: «Протестую! Лучше записать!». Судья: «Записываю».)
– Давай сюда свои показания, – сказал Король.
– И не подумаю, – отвечала кухарка.
Король озадаченно посмотрел на Белого Кролика.
Прокурор /
(Тут прокурор сказал: «Обвинение приглашает…»,
и вышел я)
– Слышь, Кори? Может, расскажешь нам какую-нибудь историю?
– Не знаю, – отозвался я. – Что-то ничего не идет в голову.
– Подумай, может, что-нибудь проклюнется, – не унимался Дэви Рэй. – Хорошо, Кори? Мы подождем если нужно.
– Да, Кори, – подхватил Бен. – Только чтобы не слишком страшно, а то мне опять будут сниться кошмары.
Я немного подумал и начал так:
– Надеюсь, вы, парни, слышали, что где-то неподалеку был лагерь для пленных фашистов? Недавно отец рассказал мне об этом. Он сказал, что в самой чаще нашего леса был секретный лагерь для фашистов. Там держали самых страшных убийц, самых отъявленных маньяков из отборных частей, таких кошмарных типов, самое зверье. Лагерь находился в той же стороне, что и авиабаза, только тогда там не было никакой авиабазы.
– Ты говоришь правду? – осторожно прошептал Бен.
– Ты просто болван! – крикнул Дэви Рэй. – Он же вешает нам лапшу прямо с ходу!
– Может, и вешаю, – ровным голосом отозвался я, - а может, и нет.
Дэви Рэй промолчал.
Крик из зала суда
У каждого есть свой тайный страх. Кто-то боится старости, кто-то – пауков и змей, иные – оказаться похороненными заживо, попасть в замкнутое пространство. Утонуть, стать всеобщим посмешищем или быть отвергнутым. Каждый трепещет перед чем-нибудь.
| Мнение эксперта
Если в том, что касается танца смерти, можно выявить некую суть или истину, то она проста: романы, фильмы, телевизионные и радиопрограммы – даже комиксы – всегда работают на двух уровнях.
Первый уровень, так сказать внешний, – <…> когда ужасное, словно вывернутое наизнанку чудовище из «Пророчества» Джона Франкенхаймера разгрызает голову пилота вертолета, как тутси-поп. Первый уровень может быть достигнут с различной степенью артистизма, но он присутствует обязательно.
Но на другом, более мощном уровне проявления ужаса – это поистине танец, подвижный, ритмичный поиск. Поиск той точки, зритель или читатель, где вы живете на самом примитивном уровне. Ужас не интересуется цивилизованной оболочкой нашего существования. Так же, как и этот танец сквозь помещения, где собрано множество предметов мебели, каждый из них – мы надеемся! – символизирует нашу социальную приспособленность, наш просвещенный характер. Это поиск иного места, комнаты, которая порой может напоминать тайное логово викторианского джентльмена, а иногда – камеру пыток испанской инквизиции… Но чаще всего и успешней всего – простую грубую нору пещерного человека.
Является ли ужас искусством? На этом втором уровне его проявление ничем иным быть просто не может; он становится искусством уже потому, что ищет нечто, лежащее за пределами искусства, нечто, предшествующее искусству; ищет то, что я бы назвал критической точкой фобии. Хорошая страшная история ведет вас в танце к самым основам вашего существования и находит тайную дверь, которая, как вам кажется, никому неизвестна, но вы-то о ней знаете; Альбер Камю и Билли Джоэл указывали, что Чужак заставляет нас нервничать… Но в глубине души нас тешит возможность встретиться с ним лицом к лицу. |
– Не помню, – ¬сказал Болванщик.
– Постарайся вспомнить, – заметил Король, – а не то я велю тебя казнить.
Судья
[i]Вы знаете, не этот процесс напомнил одну историю, которая произошла со мной в детстве, когда я однажды…
– И о чем наш маленький рассказик? – сладким голосом спросила миссис Пасмо и ласково мне улыбнулась.
– Об убийстве, – коротко ответил я.
Улыбка миссис Пасмо мгновенно сделалась притворной.
– Кто входит в жюри в этом году?
– Я, мистер Гровер Дин, мистер Лайал Рэдмонд с факультета английского языка колледжа в Адамс-Вэлли, мэр Своуп и наша широко известная поэтесса миссис Тереза Эберкромби, редактор «Журнала».
Она взяла мой рассказ двумя пальцами, как тухлую рыбу.
Потом взглянула на меня поверх своих черепаховых очков.
– Да, мэм.
– Почему такой вежливый и приличный молодой человек не нашел темы лучше, чем убийство? Неужели на свете нет других, более приятных тем? Как… например, твоя собака, или твои лучшие друзья, или… – Миссис Пасмо нахмурилась, очевидно, смутившись из-за того, что список более приятных тем исчерпался так быстро. – Короче говоря, о чем-то, что может развлечь и поднять настроение?
– Нет, мэм, – ответил я. – Самым правильным мне показалось написать об утопленнике, который лежит на дне озера Саксон.
Вердикт присяжных
(говорит один)
В конце концов, мораль – это кодификация того, что сердце считает истинным, всего, что сердце требует от жизни, короче говоря, это называется цивилизацией. И если мы уберем ярлычки «произведение ужасов» или «жанр фэнтези», заменив их более простым словом «литература», нам легче будет понять, что обвинения в аморальности неправдивы. Если мы говорим, что моральность происходит от доброго сердца – что не имеет никакого отношения к нелепой позе и счастливым последствиям, а аморальность – от недостатка заботливости, от плохого пригляда и от проституции драма и мелодрамы ради какой-нибудь выгоды, денежной или иной, мы поймем, что достигли критического состояния, одновременно пригодного и для работы, и для проявления человечности. Литература – это истина внутри лжи, и к произведениям ужасов, как и к любым другим, приложимы те же правила, которые существовали, когда Аристофан писал свою пьесу ужасов о лягушках: мораль излагает истину, как понимает ее ваше сердце. Когда Фрэнка Норриса спросили, не стыдно ли ему грязи и низостей, которые он изобразил в своем написанном на грани столетий романе «Мактиг», писатель ответил: «А почему я должен стыдиться? Я не лгал. Я не раболепствовал. Я сказал правду».
Рассматриваемые в таком свете, произведения ужасов, по моему мнению, скорее заслуживают вердикта «невиновен», нежели «виновен».
Потом
[ Я сам схожу к психоаналитику. ]
– Ты свободен, – сказал Король Болванщику.
И Болванщик выбежал из зала суда, даже не позаботившись надеть башмаки.
– И отрубите ему там на улице голову, – прибавила Королева, повернувшись к одному из служителей.
Но Болванщик был уже далеко.
Из интервью, данного после процесса
– Мы описываем выдуманные ужасы, чтобы помочь людям справиться с реальными. <…> Кошмарный сон сам по себе способен принести разрядку… и, возможно, неплохо, что некоторые кошмары массмедиа иногда становятся психоаналитической кушеткой в размере страны.
– Настоящие ужасы, в которые мы верим, – из разряда того, о чем писали Достоевский, Олби и Макдональд. Это ненависть, отчуждение, старение без любви, вступление в непонятный и враждебный мир неуверенной походкой юноши. И мы в своей повседневной реальности часто напоминаем трагедийно-комедийную маску – усмехающуюся снаружи скорбно опустившую уголки губ внутри. Где-то, безусловно, существует некий центральный пункт переключения, некий трансформатор с проводками, позволяющий соединить две эти маски. И находится он в том самом месте, в том уголке души, куда так хорошо ложатся истории ужасов.
– Это всего лишь ярлык. Я знаю о писательском ремесле ничуть не меньше любого профессора литературы. А «напряженная» атмосфера сюжета позволяет с совершенно новой точки зрения рассмотреть массу интересных тем и работать практически в любом жанре – вплоть до сказок. Что я и делаю. У меня есть свои читатели, а критики могут злобствовать и дальше. <…> Нет, книга не ушла в прошлое. Вопрос в другом: о чем ты пишешь? Меня иногда спрашивают: <…> когда же ты, наконец, напишешь настоящую, серьезную книгу»? судя по всему, под этим подразумевается какая-нибудь галиматья про профессора колледжа, у которого проблемы с потенцией или еще что-нибудь в этом роде. Я обычно говорю, что такая ерунда меня не интересует. Почему? Сам не знаю. Но мне понадобилось лет двадцать, чтобы разобраться в этом и не стесняться того, что я предлагаю своим читателям.
– Чего я боюсь? Людей, животных, насекомых, микробов, аварий, стихийных бедствий, катастроф, войн, пожаров, старения и беспомощности, старческого маразма, смерти, жизни… Да чего угодно, что ни назовите! Хвала небесам, что я всего этого боюсь, иначе, о чем бы я писал?!
Использованы отрывки из
произведений Бентли Литтла, Стивена Кинга, Клайва Баркера, Роберта Маккоммона, Льюиса Кэрролла, Харлана Эллисона
интервью Альфреда Хичкока, Роберт Блоха, Стивена Кинга
PS. Часть 1-я, при условии, что эта понравится, выложется несколько позже.
0
Разговор о страхе-2
Автор ИгRок, 12 фев 2006 20:24:14
В теме один ответ
#1
Отправлено: 12 Февраль 2006 - 20:24:14
Нет костяшек, нет игры
#2
Отправлено: 13 Февраль 2006 - 11:25:31
2 Игрок
У тебя получился хороший...хм...репортаж. Видно что ты много думал о страхе. Но попробуй добавить немного больше художественности. Правильно говорит Crawler. Попробуй хотя бы написать эпилог, высказать свое отношение к проблеме, поднятой твоим произведением и получится совсем другая картина.
У тебя получился хороший...хм...репортаж. Видно что ты много думал о страхе. Но попробуй добавить немного больше художественности. Правильно говорит Crawler. Попробуй хотя бы написать эпилог, высказать свое отношение к проблеме, поднятой твоим произведением и получится совсем другая картина.