0
Я нахожу удовольствие в том, чтобы брать любимые вселенные и писать о них издевательские фанфики. Должно быть, это как-то связано с тем, что я снисходительно отношусь к фантастике и вообще писателям.
Издевательские совсем не значит порнографические или пародийные. Напротив, я с серьезным лицом гоню пафос. Но в таком виде, что фанаты прозведения зачастую обижаются.
Я надеюсь, вы не обидитесь, а угадаете все отсылки и улыбнетесь вместе со мной.
Постмодернизм – это ведь одна большая шутка.
Самурай
Нет ничего хуже поражения. Сейчас я это понимаю отчетливо. А ведь когда-то мне казалось, что быть мертвым – это быть побежденным.
Когда впереди смерть, сначала ты боишься. Потом плачешь. Потом нервы перегорают, и наступает спокойствие, абсолютное равнодушие. В мире не остается ничего, за что можно цепляться. Тебя охватывает эйфория саморазрушения. На этом этапе ты как бы между жизнью и Раем. Ты много сильнее всех остальных, валяющихся в своих мелких упоительных грешках, как будто они собрались жить вечно. Твои глаза смотрят сквозь окружающее. Они видят божественный космос.
Последние дни полны красоты. Даже если мелькает грусть, она светлая, с легкой усмешкой. Как выбрасывать фотографии раннего детства.
Но для этого надо прожить со смертью достаточно долго, привыкнуть к ней. Дождаться, пока уйдут страх и страдание. Так обучали асассинов и самураев, с самого детства приучали к тому, чтобы стать мучениками.
Иногда я воображала себя асассином, иногда - самураем. Асассин по вполне понятной причине, но самурай – по атмосфере. Во-первых, песня рок-группы Blaze. Каждое ее слово про меня.
"I'm willing to die, willing to die like a samuraj…"
Во-вторых, на двере моей старой квартиры была переводная наклейка. Два иероглифа. Она осталась от предыдущих жильцов, о которых мы ничего не знали. Иероглифы казались таинственными и отчего-то знакомыми. Ребенком я рисовала их на руке.
Пять лет назад один знакомый привез мне из Японии платок. Сказал, что купил его на шелковом рынке. Сейчас подарок у меня на шее, под одеждой. До сегодняшнего дня я надевала его поверх основного вишаха, красного. Шелк скользкий, поэтому сам по себе на голове не держится, как его ни закалывай. Платок весь белый, за исключением двух японских слогов в нижнем правом углу. Моих слогов.
Сложно искать в интернете знаки, которых у тебя на клавиатуре нет. Но это слово довольно известное. "Священный ветер". Легенда, давшая название летчикам-смертникам.
Сперва я повязывала платок иероглифами внутрь. Теперь меня уже некому попрекнуть. Христиане не в счет. Они думают, что все мы монстры, террористы и чуть ли не людоеды.
Относительно меня это справедливо. Я – монстр. И я мысленно обращаюсь ко всем смиренным сестрам и братьям: простите меня, одну из тех, за чьи преступления вас преследуют.
Я сижу в кресле второго пилота. На мне мешковатый серебряно-белый костюм, с молнией на спине, которая упрятана глубоко под ткань и к тому же заедает. Я взмокла, пока его застегивала. Спереди костюма, а также на рукавах, пушистые оранжевые помпоны. Мой любимый цвет. Они теплые и странно пахнут, не фабричным клеем и краской. Как будто это натуральный мех. На руках у меня перчатки, на ногах кроссовки: безличные элементы, которые ничего не говорят о владельце. Голову скрывает резиновая маска Спайдермена. Душная и вонючая.
Я смотрюсь полным абсурдом. Даже если кто-то выживет, все, что он сможет рассказать – "Нас похитил Человек-паук в костюме клоуна". Хороший, кстати, заголовок для желтой прессы.
Опознать меня некому. Я уйду загадкой.
Пилот нервничает. Он косится на меня, уверенный, что если голова не поворачивается, я его не вижу. Что ты там задумал, говнюк? Дернешься – прострелю колено. В отличие от меня, вы боитесь боли, даже осознавая, что скоро умрете. Вы, как животные, не можете совладать с инстинктом выживания.
Если бы он сидел по другую руку от меня, вот тогда бы я его не видела. С правой стороны у меня слепое пятно. Стыдно подумать, чем мне выбили глаз. Серебряным шариком Кегеля.
Одноглазая, я не могу целиться с большого расстояния: нет чувства глубины. И часто болит голова. Но это уже не имеет значения. В Раю голова никогда болеть не будет.
Интересно, что рай по всем описаниям довольно мужской. Ешь, пей и развлекайся с женщинами. А что делают женщины? Развлекаются с мужчинами? Вопрос об этом поднимался, но был сочтен богохульным.
Другое мнение гласит, что Аллах творит рай из мыслей праведника. У древних радости жизни были довольно ограниченным. В современном раю, должно быть, есть компьютерные игры. И салоны красоты.
Радикалы, наверное, закидали бы меня кирпичами за такие размышления. Мой амир… пожурил бы за дерзость, но не исключил такой возможности. Один из столпов нашего учения – относительность восприятия. По этой же причине мы не считаем себя носителями истины и не проповедуем неверным. В исламе нет прозелитизма, но есть мягкое аккуратное давление, знакомое всем, кто дружил когда-либо с достаточно религиозным мусульманином. Рано или поздно тебя начинают расспрашивать о твоей вере, рассказывать о преимуществах ислама, рекламировать его, словно товар. Мы же говорим, что истинную веру нельзя выбрать: она должна подняться из сердца.
Вернее, так мы говорили. Нас больше нет. Я последняя.
В прессе нас называли "Таллус". Наверное, у кого-то из журналистов перемешались ассоциации со словом "фаллус". Правильная транскрипция – "Та'аллум". Это означает "Учи".
Человек, говорил наш амир, должен познать мир и свое место в нем. Знание благословенно. Это понятно правоверному любой ветви. Но дальше начинаются отличия, и они велики.
Я мысленно вижу Рум Абдаллу, худого, седого, длиннобородого. У него пристальные, яростные глаза дракона или льва. Этот взгляд сложно выдерживать. Мы сидим, скрестив ноги, на почтительном расстоянии. У стены частокол автоматов. Я здесь единственная женщина. Поверх черного цельнотканого платка – шемаг, так как я муджахида. Мы пьем кофе: стаканчик – три глотка и четыре ложки сахара. Голос амира слегка дребезжит, но полон силы:
- Жизнь подобна костру, от которого летят искры. Когда гаснет искра, потухает ли костер? Нет, на смену искре просто приходит другая.
Рум – не имя. Румами древние арабы называли византийцев. Тонкий намек на то, что большинство из нас белые.
- Также жизнь подобна колесу. Шайтаны смеются, пока вы вращаете это колесо. Они садятся на него сверху или толкают вас под ноги, а люди говорят: "Это судьба". Но разве может праведнику быть уготована злая судьба? Разве Аллах не милостив? Истинно, те, кто верят в жестокость судьбы, оскорбляют Аллаха.
Это главное различие. Мы считали, что в двадцатом веке Бог разгневался на человечество, покорившееся Иблису, и мироустройство сдвинулось. Теперь человек с рождения находится в аду. Умерев, грешник рождается снова, но не так, как верят индийские кяфиры, не в разных телах, а в том же самом. Он вынужден повторять свои ошибки и его душа обречена вечно гореть огнем.
- Из поворота в поворот можно искренне верить, молиться, очищаться и идти праведным путем. Но двери рая открываются тем, кто выбьет ось из колеса. Пророк Мухаммед - да благословит его Аллах и приветствует – выбил эту ось для себя, для своего народа и для всех поколений правоверных. К сожалению, люди предали его, как предавали они всех остальных пророков.
- Как узнать эту ось… са'ид? – спрашивает один из новичков. С языка бедняги чуть не сорвалось "Абу Ахмар". Тоже имя из прессы. Натянутый каламбур. Это прозвище оскорбительно – "Красный отец". Потому что "хамра" означает еще и "алкоголь".
- Истинно так, она всегда в разных обличьях. И в том суть нашей задачи. Если колесо – жизнь, угодная Иблису, то ее ось – то, что создает эту жизнь и на чем она покоится. Ломая нынешний порядок вещей, мы становимся праведны.
СМИ превратили все это в словосочетание "исламский анархизм" и объявили, что Абу Ахмар хочет уничтожить мир. Через несколько выпусков новостей заявление эволюционировало в "хочет править миром". Так зрителю понятнее.
Нас подвел правая рука амира. Он не был правоверным, зато финансировал нас. Глава двух крупных компаний – строительной и по производству компьютеров. Имя, знакомое всем, кто смотрит новости. Уолтер Фарсон.
Все случилось очень глупо. Уолтер перешел дорогу концерну "Тета". Там что-то узнали, что-то почти безобидное, вроде бы про его тайный оружейный бизнес, и стали шантажировать. Самым разумным решением было бы заткнуть им рты долларами, но Уолтер решил, что не хочет унижаться. "Тета", к еще большему несчастью, были на короткой ноге с федералами. В очень скором времени в пентхаус Уолтера пришли с обыском. А потом нас всех нашли, поймали и казнили.
Я включаю плеер. Мне опять делается немного грустно, и требуется подходящее сопровождение.
"Ля ил-лаху иль-Алла, ля ил-лаху иль-Алла, ля ил-лаху иль-Алла, Мухаммед расуль-ул-Ла…"
Человек поет на арабском и английском строки из Корана. Припев – шахада. Поищите на Youtube "Sami Islam". Я слышала не все песни, но у этой – очень красивая мелодия.
Христиане думают, что музыка – харам, а кто слушает ее, не настоящий мусульманин. Мне запрещено слушать песни о сексе, сатанизме, идолопоклонстве, танцевать в клубах, но я и так бы этого делать не стала. Дело в том, что арабская музыка по большей части предназначена для танца. Во времена Пророка – мир ему – другой вообще не было. Музыка означала вино и женщин. Поэтому и сказано, что музыку любят шайтаны. В это я верю. Такую дрянь, как арабская эстрада, только дьявол и может любить.
Я не собираюсь направлять самолет на Пентагон. Это слишком понятно. Вину спишут на Иран или Россию, и, вместо уменьшения страданий в мире, я только приумножу их.
Если бы я отважилась кому-то рассказать о себе, он бы, прежде чем звонить в полицию, спросил: но зачем тебе это делать, Пенелопа? Или как там тебя сейчас – Джамиля? Ты единственная, чьего лица нет в базе. Федералы уверены, что обезвредили всех. Они приняли за тебя племянницу амира. Ты можешь начать другую жизнь.
Есть одна старая притча о султане, который потерял все. Некогда этот султан был повелителем людей и джиннов, наследником великого рода. Но враги заколдовали султана, подкосив его могущество, а сами нападали и отступали, так как были немногочисленны. Он медленно лишался подданных и земли, ничего не мог с этим поделать и сходил с ума. Когда пала последняя крепость, султан понял, что ему осталось одно: сдаться. Вместо этого он оседлал большую серую лошадь, препоясался оружием и поскакал на битву с самым главным из своих врагов, где и был убит.
Перед этим султан сделал вот что. Он приказал джиннам обрушить на оставшиеся у него земли колдовской огонь, чтобы выжечь их дотла. Затем он отравил всех придворных во дворце и оскопил себя. В печатной версии притчи оскопление заменили на разрез горла, чтобы не смущать правоверных этим языческим атавизмом. Как по мне, сказка потеряла очень важную деталь. Ведь султан тем самым отсекал себе дорогу назад. Он смотрел во смерть, и ему открывалось нечто великое, по сравнению с которым земная жизнь представлялась чем-то налипшим на подошву.
Поражение отвратительно. Самое худшее наказание, которое можно придумать для проигравшего – оставить его в живых. Поэтому неверные испытывают такой ужас перед шахидами. Мученик недосягаем. Его нельзя унизить, у него ничего нельзя отнять. Даже жизнь шахида отняла не чужая воля, а его собственная. Это враг, с которым невозможно бороться. Это единственное оружие, против которого они не найдут защиты.
Я как будто отрицательный персонаж в американской жвачной фантастике. Как бы я не хитрила, на меня найдутся осиновый кол и связка чеснока. Смиришься или затаишь злобу, застрелишься или попробуешь вписаться в их будущее: ты проиграл, а они радуются новому дню.
Кто-то написал из баллончика на стене моего бывшего дома: "Пенелопа Грей жива". Погоню хотят продолжить. Людям нужен злодей. Они думают, будто злодеям приятно быть предназначенными для битья.
Отец Горечи, играй сам в свою рулетку.
Передо мной вырастает темная башня "Теты". Я еще не вижу в ее окнах испуганных менеджеров и опешивших секретарш, но знаю, что он с тревогой слышат рев самолетных двигателей, тревогой, превращающейся в страх.
Я закрываю глаз.
Отредактировано: Ten, 10 Март 2013 - 23:27:51
