потому что реальный вадим не имел ничего общего с представлениями о нём. о, ему было далеко до священных монстров прошлого и настоящего, но в одном он многим из них не уступал: в невольной, но умело взращенной жажде саморазрушения; а придуманный образ соприкасался в некоторых точках, совпадал с общим лекалом того существа, которое и было на самом деле, но – не более
начиналось всё довольно безобидно, в старших классах школы. одноклассники уже втихую выпивали за гаражами, хвастались небрежно своими полупьяными похождениями. он же готовился поступить в институт, даже решил в какой, в ломоносова. вадиму было лет двенадцать, когда отец привёз его в главное здание мгу, в памяти жило гулкое пространство вестибюля, огромный лифт, уходящий вверх так, что замирало и обрывалось что-то безымянное внутри, кафедра, где их, таких же как он, детей собрал улыбчивый молодой человек и раздал всем листки с задачами. математику он с тех пор невзлюбил, да и другие точные науки; ему пришлась по нраву философия, сакральная наука о мудрости земной и – чем чёрт не шутит – небесной, отражённой в хрусталике человеческой души
первый раз он попробовал водку в пятнадцать лет. не вино, не пиво – он не переносил его запах, а водку. притаившийся на дне поллитровки wyrm, зелёный червь (гораздо позже, в благословенные застойные времена, он купил себе ноль семь мексиканского напитка и с только дома удивлением обнаружил там гусеницу) поджидал его терпеливо и бесстрастно; и когда прозрачная, ледяная жидкость из жестяной кружки обожгла ему гортань, а из глаз брызнули слёзы, червь вгрызся ему в мозг, как в наливное антоновское яблоко, и угнездился в нём. дальше он только рос, набирался сил, нашёптывал мудрые слова, на деле обернувшиеся трухой. так лисы в китайских классических новеллах о нечисти обращали монеты в черепки, а серебряные слитки – в прошлогоднюю листву, думал вадим, терзаясь похмельем, а червь, замолчав на время, сворачивал кольца и замирал в оцепенении; но эти мысли пришли опять же спустя годы
в семнадцать вадим поступил в институт, а на следующий год узнал женщину. трахнул, как выражались его сокурсники, смешливые задорные ребята с пробившимся над губой пушком, и добавляли несколько слов пожёстче. ему же нравилось выражаться именно так, немного возвышенно, используя лексикон классиков прошлого века; при этом вадим прекрасно сознавал, что он вполне может общаться на языке сверстников, но ему была приятна мысль о своей маленькой тайне, непохожести на других. он и держался особняком, на частых студенческих сборищах не бывал, не выпивал, был лаконичен и погружён в себя. и только по весне, сдав зачёты, он вдруг почувствовал, как внутри распрямляется пружина, и неведомая сила, заставившая раскрыться створки раковины, была сродни той, в лифте – тогда он тоже на мгновение будто бы заглянул за шторку, увидел нечто непонятное, но прекрасное, а потом забыл
и эта сила повлекла его за собой. он скромно намекнул знакомому по группе, что хотел бы встретиться и отметить успех. тот удивился, но не отказал; в итоге вадим очутился в прокуренной рюмочной, где за высокими столами, накрытыми полосами позавчерашних газет, в сальных пятнах и пивных потёках собралась вся его тогдашняя компания. в рюмочную вела крутая лестница в одиннадцать ступней, он нарочно их пересчитал, и в тот момент, когда гвалт, и дым, и перегар ударили ему в лицо, вадим зажмурился и чуть было не сбежал к своему декарту. но потом сдержался – или это скользкая тварь внутри подняла голову и шепнула ему: останься? его встретили шумно, ребята были уже навеселе, угостили водкой, вадим неумело выпил, его похлопали по плечу, дали стакан с пивом; затем он пил ещё, пытался курить, кашлял, что-то говорил, а вернее – кричал в ухо соседа, с каждой новой порцией становившегося всё дружелюбней и милее. он также заметил, что тоже любит этих непутёвых, но приятных молодых людей, ему хорошо оттого, что те прислушиваются к его, вадима, словам, и с растущим удивлением обнаружил в себе дар красноречия, свободу высказать мысли, которые подспудно зрели внутри и теперь вырывались наружу сверкающим потоком. беседа сокурсников переросла в философский диспут, он продолжился на улице, когда стало ясно, что денег хватит только на водку у привокзальных старушек, и они долго ехали на метро через всю москву, но хмель не проходил, и становилось всё веселее; кто-то с бледным лицом и в сбитой набекрень шапке вспомнил об общей шапочной знакомой, живущей у трёх вокзалов, ей набрали наудачу, она оказалась дома, и студенты шумною толпой завалились в громадную коммуналку, где у хозяйки было целых три комнаты и ванная, а остальные двери были заколочены неизвестно по какой причине
дальше он мало что помнил; водка оказалась дрянной, приехали какие-то девицы, которым долго набирали с чёрного настенного телефона с буквами на циферблате, единственное, что врезалось в память – наташа, его первая настоящая женщина, с которой он встретился ещё пару раз и больше не видел и не звонил. ей было девятнадцать, говорили, что у неё есть взрослый любовник лет под тридцать; она выбрала вадима из минутной прихоти, а может быть, ей понравилось, с каким необычным для себя запалом он отстаивал позицию в споре, вывалившись на кухню покурить за компанию. там наташа его и нашла, и увела за собой, а он шёл по захламлённому коридору, паркет скрипел под ногами, и будто погружался в сладкий тёмный омут, и кровь била в виски и властно приливала к паху, он быстро кончил в первый раз, продержался дольше во второй, в ванной был облупленный кафель со следами масляной краски и не работал душ, потом он выпил ещё и провалился в забытьё, где над ним кружили подведённые тушью карие глаза наташи
студенческие годы пролетели быстро, с переменным успехом в учёбе и у слабого пола; вадим стал выпивать чаще, попробовал портвейн, как-то раз упился с одногруппниками трофейным ромом, как называл напиток один из его знакомых, учившийся на юридическом; у отца были хорошие связи, а сыну чем-то приглянулся высокий, темноволосый, в очках а-ля леннон парень. несколько погодя дружба естественным образом прервалась, потому что выяснилась причина симпатии будущего юриста-международника; но в ту пятницу вадим счастливо накачивался ромом и раскуривал вторую по счёту сигару, и мир был весел и смеялся вместе с ним. но всё же роман с ”белой”, как её называли его сверстники, да и прочие люди, продолжался и набирал обороты, и ничто, даже самое экзотическое увлечение, не могло разрушить связующее их звено, покрытое плотной изумрудной чешуёй
по окончании пятого курса вадим защитился экстерном, поступил в аспирантуру, не в силах даже представить себе службу в армии; он представлял её себе как тюрьму для его мятущегося, познающего всё новые вершины философской мысли духа. он попросту сгнил бы там или спился, тогда как здесь, на гражданке, можно было держать червя в узде, как ему казалось; первые симптомы уже проявились с угрожающей отчётливостью, как если бы сознание шизофреника собрало из клякс роршаха силуэт грядущей беды
с мариной, будущей женой, вадим познакомился в компании таких же, как он, полных надежд и многообещающих неудачников; конечно же, никто из них не мог себе в этом признаться, но дела шли не очень – публикации были скудны, а труды в области постмодернистских течений на стыке собственно философии и литературы мало кого вдохновляли; но совсем невыносимо было бы расписаться в ошибке, изначальной аберрации, искажении в расчётах, неверно выбранной цели для служения. был промозглый октябрьский вечер, вадим ехал в гости в холостяцкую квартиру в панельном доме, захватив с собой фляжку ”московского” коньяку. он долго трясся на жёстком сиденье, размышляя, что в почти таком же трамвае уходил от погони герой бодрова с пробитым бандитской пулей боком, и была такая же мрачная осень с поправкой на гнилой питерский воздух, но каким боком эти мысли соотносились с философией и почему всплыли в его взбудораженном первой порцией алкоголя за неделю мозге, он так и не додумал. трамвай зазвенел на повороте, подкатилась остановка с нахохлившимися, как вороны на ветру, прохожими, и надо было выходить
алик жил на четвёртом этаже, на который ходил грязный и загаженный лифт, с пятнами сажи на лампочке. друзья уже собрались, вадим пришёл последним, и оказалось, что на этот раз хозяин пригласил таки в гости дам, хотя обычно этого не делал, предпочитая развлекаться по знакомым. всего набралось шесть человек, и вадим ещё с порога уловил запах духов, неуловимо напомнивший ему о прошлом, о далёком уже первом курсе, о студенческих оргиях – матёрые аспиранты, без году неделя кандидаты наук, вспоминали о них с ленивой усмешкой, покуривая и цедя слова; в тот же самый запах он зарывался лицом, когда низ живота сводило сладкой щемящей судорогой
марина надушилась вечерними, неуместными для квартирника духами, и аромат сработал, как триггер. а больше ничего общего между двумя женщинами не нашлось, наташа была стриженой под мальчика брюнеткой почти вровень с вадимом, а марина оказалась шатенкой среднего роста с мягкими чертами лица и наивным взглядом, в котором прятались бесенята. ленивая в быту и взрывная в постели, как после узнал вадим, она сначала не обращала на него внимания, но через несколько рюмок, как и всегда, произошла метаморфоза в демосфена, вадим царил за скромным столом, выбегал курить, произносил пламенные тосты, ухаживал решительно за всеми дамами разом и затмил всех присутствующих мужчин; затем случилась реакция, он погрустнел, потемнел, уединился в застеклённой лоджии и стоял там, уставившись в окно, с недокуренной сигаретой, тихо истлевающей в пепельнице. марина заглянула к нему с бокалом красного, завязался разговор, понемногу вадим стал опять оттаивать, хряпнул ещё водки, нежно расцеловал марине руки и вызвался провожать. приехало такси, мигнуло габаритными огнями и унесло пару одиноких людей куда-то во дворы, занесённые мокрой листвой
он сделал ей предложение после месяца знакомства; на второй раз в постели, когда они оба смолили в потолок, она ловко вывела разговор на тему его обыденной отчуждённости. вадим смутился, но потом признал, что да, ему необходим допинг и вообще этому нет оправдания, но есть научное объяснение. впрочем, рассказывать было долго, и они предпочли заняться делом, в котором вадим всё же поднаторел за годы обучения в мгу, раз за разом запуская своего шелковичного червя во влажную мякоть плода
свадьбу сыграли в узком кругу друзей; родных не пригласили вовсе, странным образом новобрачные в этом сошлись. они стали жить у марины, в маленькой квартире в пределах садового кольца, в одном из старых домов между малой бронной и спиридоновкой. квартира выходила окнами в старый же двор, тихий, типично московский, его не коснулась ещё рука риэлтора. вадиму страшно льстило, что он живёт в центре, хотя он и старался это скрыть; самый факт шёл его имиджу свободного мыслителя, озарённого отблеском славы гениев прошлого, он мог цитировать их наизусть часами, иногда вставляя кое-что от себя. обычно мало кто узнавал его руку, очень уж специфической была область сама по себе, но тех, кто попадал в яблочко, вадим ценил прежде прочих. марину же вовсе не интересовала философия, она работала дизайнером в одном из столичных журналов второй лиги, так что деньги у них водились; при этом обоим претил быт, некрупной вадимовой жене – в силу характера, а сам вадим был выше этих trivia, так что нетрудно вообразить, какой в доме царил бардак. а червь тем временем набирал силу, и пятна на мраморной стене расползались всё больше, захватывая известные земли и даже проникая щупальцами в терра инкогнита
вадим стал уходить в запои. блестящий интеллект, подточенный ложным тщеславием, не находил иного выхода, и самообман сделался привычной декорацией будней. вадим успокаивал себя мыслями о том, что это временно, и алкоголь необходим, чтобы направить их в нужное русло. он взял академический отпуск, с флягой уходил на патриаршие, раздумывал с ленцой, а не написать ли сборник эссе, безусловно выдающихся – или по крайней мере востребованных; в книжных какими-то немыслимыми тиражами продавалась откровенная дрянь, и воспалённому мозгу вадима грезилась скорая слава, хрустящие страницы монографии в строгой суперобложке, автограф-сессии, выступления на зарубежных конференциях, дача у моря и шёлковый халат в драконах. впрочем, халат был уже лишним, данью его врождённой склонности к сибаритству. пока зарплаты марины хватало, чтобы подпитывать её, но в последний месяц между ними что-то поменялось, нет, химия не ушла, но он уже не раз замечал, как странно она смотрит на него потемневшими глазами, не отводя взгляд
однажды ночью, когда вадим отвалился от марины к стенке и уснул, ему приснилось, как он выходит на кухню выпить воды и покурить, лунный свет полосами лежит на шахматной плитке, деревья качаются и что-то невнятно говорят, и тут он слышит стоны своей жены, что случилось, в ужасе думает он, стакан падает на пол и разбивается, сигарета летит в раковину, красиво замедлившись по пути, он врывается в комнату и видит двухголовое чудище, это марина и её любовник, лица его не разобрать, но вадим почему-то с ним знаком она сидит сверху и мерно движется как машина постанывая в такт а вадим не в силах двинуться с места смотрит на это дело и начинает
с того сна отношения треснули, по мнению марины совершенно безо всяких оснований, о чём она рассказывала подругам. такие встречи случались регулярно, вадим всё больше её подозревал, порочный круг замкнулся. он почти перестал встречаться с друзьями, прочёл несколько лекций в институте и взял другой отпуск, бессрочный, по состоянию здоровья. начальство недовольно, с разговорами приняло заявление, и вадим всё ещё числился среди преподавательского состава; но за спиной уже шептались, или это червь нашёптывал ему о людях гадости, временами было не разобрать. он попытался завести любовницу из неопытных студенточек, в отместку, как он повторял про себя и вслух, если был один, познакомился с девицей из марьино, но из их романа вышел пшик: недавняя провинциалка хотела разнообразных развлечений, а вадиму хватало денег только на выпивку. расставшись с ней и вернувшись домой, вадим закатил скандал, называл марину блядью и прочими недостойными записного философа словами, а потом забылся в очередном вязком кошмаре
как-то раз в начале марта, бездумно шляясь переулками (марина пропадала на работе, они жили вместе, но спали только изредка) и прикладываясь к потёртой фляжке, вадим обнаружил себя рядом с рюмочной в районе ”третьяковской”. внешне та походила на забегаловку из совсем далёкого уже прошлого, из давнего незабываемого дня, когда он впервые обнаружил в себе дар зажигать словами сердца людей. в потрёпанном пальто, праздничном кашне в огурцах и сползших на нос очках он был несколько смешон, но себе казался величественным. он вообразил, что внутри его ждут старые друзья, он сейчас спустится к ним и они примутся за старое, поговорят за канта, процитируют лао цзы, алик вспомнит то, как вадим здорово рассуждал в своё время о стоиках... он спустился по лестнице, заказал водки, выпил, зажевал долькой несвежего лимона, огляделся по сторонам
люди в распивочной не походили на увлечённых наследием демокрита, тем не менее, вадим решил попытать счастья. с открытым лицом он сдвинулся к ближней группе молча, увлечённо пьющих белую людей, червь в его голове радостно взмахнул хвостом, обвивая скользким телом мозжечок. вадим пошатнулся, но устоял на ногах, произнёс пару дежурных фраз, вживаясь в образ. люди за столиком встретили его без энтузиазма, впрочем, оживившись, когда вадим предложил по маленькой за его счёт. пусть не свои, подумалось ему, было бы нелепо встретить их здесь, жизнь развела, алик преподаёт в питере, а жора давно свалил в торонто, но всё же – простые, милые, открытые люди, с которым можно поговорить обо всём, надо только вовремя обновлять заказ. взяли штоф, потом другой, дивные новые друзья хлопали вадима по плечу и называли профессором, а он, расплывшись в глупой улыбке, рассказывал им о своих мечтах и планах, изредка поминая марину нехорошим словом. это она виновата, говорил он, и кепки друзей согласно кивали, вторя его словам
когда они вышли из рюмочной, было около семи. сгустился вечер, прохожие спешили к трамвайной остановке и к вестибюлю метро, молодёжь парами тянулась в кинотеатр. та же странная, но привычная сила (или другая, вадим уже не мог отличить) повлекла его за собой, к палатке, на последние деньги он взял пива себе и окружившим его теням, в ярком сиянии лампы под козырьком они стушевались было, но у сквера надвинулись, набрякли лиловой мощью. блеснул шкалик, отразив далёкий фонарный свет, вадим хлебнул из пластикового стаканчика свежего, с иголочки, ”ерша”, попытался закурить, руки не слушались, по вечерам ещё подмораживало, а перчатки он где-то оставил, выпил ещё, выронил, тени надвинулись, угрожающе бормоча, улыбки сменились оскалом, вадим пошёл на одну из них, занёс руку, и тут судорога свела его правый бок, он взорвался горячей тупой болью, а больше вадим ничего не помнил
ОБЪЯВЛЕНИЕ
06 марта 2006 г. в г. Москве ушёл из дома и не вернулся Бессчастных Вадим Юрьевич, 1981 года рождения, до настоящего времени местонахождение данного гражданина не известно. Приметы разыскиваемого: на вид примерно 24 года, рост 185 см, нормального телосложения, волосы тёмные, стрижка каре, глаза серые, особых примет нет. Был одет: джемпер чёрный, кашне цветное, пальто чёрное, джинсы серого цвета, высокие ботинки чёрного цвета.
Всех, кто располагает какой-либо информацией о месте нахождения разыскиваемого, либо видел его после исчезновения, просим сообщить об этом по телефонам, которые вы видите на экране.