0
Когда человек с топором начал действовать, даже Барби поняла, что он безумен, но было уже поздно.
Выцветшая клетчатая рубашка и мятые коричневые брюки с длинной прорехой на правой коленке: Олегу он сразу показался пришельцем с другой планеты - планеты восьмидесятых, когда в магазинах продавали радиоприемники такого же цвета, как эти брюки; когда небо было чище и светлей; когда улетал в это небо, поднимаемый миллионами всхлипов, олимпийский Мишка, приветственно подняв лапу, точно советский вариант Кларка Кента. Оттуда же родом были и черные сандалии, носки которых торчали из-под брючных складок. Он весь, целиком, явился в этот вечер из восьмидесятых.
Если бы автобус по обыкновению пришел на пятнадцать минут раньше (и оставил бы Олега здесь еще на полтора, а то и два часа), все могло бы быть совсем по другому. Олег двадцать лет зарабатывал на жизнь сочинением историй, и это проклятое «если бы» начало работать, даже не спросив на то разрешения: если бы автобус пришел раньше, то он остался бы с этим человеком один на один, и тогда предположительная задержка на полтора (а то и два) часа могла значительно сократиться. Но, с другой стороны, тогда он остался бы с этим человеком один, а так... а так по всему выходило, что дело дрянь.
Человек в выцветшей клетчатой рубашке появился на аллее в половине девятого. За двадцать лет, что они владели этим несчастным клочком земли в тридцати восьми километрах от Петербурга (и за двадцать лет, что он зарабатывал сочинительством), он, должно быть, сотни раз говорил Ольге, что пора бы избавиться от этой обузы. Шесть соток в часе езды от города - куда нельзя добраться на электричке и куда (будем откровенны) совсем не хочется ехать на собственной машине, даже если бы она и была - никогда не приносили прибыли. А вот убытки приносили, и дело даже не в этих мучительных поездках, когда все тело горит в душном автобусе, где так много народу, что нельзя даже голову повернуть, чтобы не угодить физиономией в букет астр или ящик с помидорной рассадой... Несмотря на все те суммы (каждый год - все большие), которые они исправно вносили в кассу садоводческого товарищества «Искра», несмотря на все договоренности с отрядами вневедомственной охраны (что, опять-таки, выливалось в немалые цифры), они каждый год были вынуждены обустраивать свой малюсенький домик в «Искре» (фазенду, как называла его Ольга) заново. Два раза - заново отстраивать после того, как воры не просто вычистили дом, а подожгли его. Два раза за двадцать лет - не так уж и много, только двумя разами могло и не ограничиться. За вторым всегда мог последовать третий... не говоря уже о том, что и без пожаров они каждую весну находили свою лачугу разграбленной. Уносили даже алюминиевые ложки, которые Олег прятал в собачью конуру. Когда он рассказывал об этом в милиции, ему сказали, что алюминий для домушников - просто находка, настоящий клад. Цветмет. А когда Олег сказал, что такая ложка весит четыре грамма, на него посмотрели как на больного. «Сто ложек - уже полкило», - сказали ему в милиции, и больше вопросов он не задавал.
Но поначалу он принял этого человека не за вора, а за припозднившегося дачника. Такое бывало: кому-то всегда не хватало времени, чтобы появиться на остановке в назначенный срок. Обычно это были пенсионеры, которые вообще редко бывают дружны с часами, иногда - подростки, загулявшие так сильно, что едва не проспали автобус. Правда, обычно подростки уезжали последним рейсом - который приходил в начале одиннадцатого, и это была одна из причин, по которым Олег всегда старался уехать пораньше. Компания пьяных (и зачастую агрессивных) молодчиков была ему совершенно ни к чему.
- Смотри-кось, еще один, - пробормотала старушка, спрятавшаяся от едкого вечернего зноя под козырьком остановки. - Надо же, еле волочится. Кривой, небось.
- Ой, и не говорите, - возмущенно ответила ей соседка - крепко сбитая пожилая женщина с пустым ведром. - Вот у меня сосед каждый вечер квасит, и окна постоянно бьет. А потом стеклит сам, когда жена на него наорет. Они вместе пьют, представляете?
Олег улыбнулся, мысленно записывая эти фразы в блокнот. Запоминая детали, которые могут потом пригодиться (а могут так и остаться ненужным барахлом в бездонной писательской памяти): яркие платки, которым повязаны головы обеих, несмотря на жару, собачий поводок в пустом ведре, пакет с зеленью, лежащий между дачницами, будто еще не определившийся со своей хозяйкой. Он проделывал это все машинально, едва ли отдавая в этом отчет: все мысли были прикованы к автобусу, который, судя по полудюжине человек на остановке (и отсутствию на ней Ольги), придет вовремя. Автобусе, который привезет его жену и увезет их обоих домой, подальше от этой черноземной кабалы, подальше от разрезанной на маленькие лоскуты земли, уставшей от ежегодного насилия удобрениями (обычно состоящих из помета всевозможных разновидностей).
Кроме двух старушек в спасительной тени укрылись еще трое: семейная пара (так он решил) средних лет, Он и Она, одинаково худые и сморщенные от постоянного пребывания на солнце, и девчушка лет семнадцати, одетая в ядовито-желтую блузку с героями японских мультфильмов на груди и чудовищные шорты, которые, когда на них попадал свет солнца, отливали всеми цветами радуги. Ее светлые волосы торчали двумя хвостиками, как у первоклассницы, а изо рта то и дело появлялся розовый пузырь жевательной резинки - чтобы через секунду лопнуть и исчезнуть под языком. Барби, сразу же окрестил ее Олег.
Рядом с остановкой стояла кремовая «десятка», откуда доносилось неразборчивое уханье - водитель, должно быть, наслаждался новинками популярной музыки. От звуков, которые издавал дорогой сабвуфер, зад «десятки» чуть заметно вибрировал, а под колесами поднимались облачка придорожной пыли. Из водительского окна торчал неопределенный локоть. Олег заметил, что Барби украдкой бросает на автомобиль томные взгляды, и наметанный глаз сразу определил нехитрый ход ее мыслей: она думает, что было бы здорово, если из «десятки» вышел бы высокий парень в темных очках... желательно без футболки... и случайно заметил ее здесь, на скамейке. Подошел бы, снял очки (а из открытых дверей раздавалось бы что-нибудь ритмичное) и сказал: «Девушка, а зачем вам, такой красивой, дался этот автобус? Я все равно в Питер, может, подбросить?» Олег так живо представил себе эту картину, что ему пришлось нахмуриться, чтобы не углубиться в придуманную историю (которая рождалась сама по себе, чудо созидания чего-то из ничего).
Между тем человек в коричневых брюках миновал красивый двухэтажный особняк, на который бросало завистливые взгляды все садоводческое товарищество (и Ольга, и даже он сам) - выполненный из дерева, он высился над соседями символом достатка и сытости, разделяя главную аллею «Искры» точно пополам. Олег присмотрелся к шагающей фигуре и вдруг заметил что-то вроде палки, которую сжимала правая рука идущего. Тогда он впервые подумал о нем как о преступнике, «шакале», по терминологии Ольги, которая обещала кастрировать каждого, кого застанет на собственном участке, «пусть хоть пальцем что-нибудь тронет». Он именно так их себе и представлял: кривых, убогих, с первобытным оружием в скрюченных пальцах... смешно, конечно, но иногда Олег думал, что они живут в норах (или пещерах), выползая на охоту по ночам - ущербные существа, язык которых понимают только в пунктах бора металлолома. Все это, конечно, ерунда, но таков уж его мозг: единожды возникший образ выгнать прочь почти невозможно. Он рождается и существует, хочет того Олег или нет. Иногда у Олега возникало ощущение, что он и вправду дает жизнь кому-то... или чему-то... иногда, в мгновения, когда ему удавались особенно мощные страницы, он верил, что дает жизнь целым мирам.
- Нет, вы только полюбуйтесь, - не унималась женщина с пустым ведром, в котором лежал, свернувшись кольцами, собачий поводок. - Тьфу ты. Пьянь.
- Ну зачем вы так, - подала из угла голос женская сморщенная половина семейной пары. - Может, человек инвалид. Почему сразу «пьянь»?
Мужская сморщенная половина бросила на супругу сердитый взгляд. «Помолчи», - без труда прочел его Олег. «Почему ты всегда болтаешь?»
- Потому что я их за версту чую, - с готовностью повернулась к появившейся собеседнице хозяйка ведра. - У меня сосед каждый вечер бьет окна, и...
Барби картинно закатила глаза и нетерпеливо вздохнула, водитель в «десятке» сделал музыку еще громче, хотя это, казалось, уже невозможно. Вдали что-то загудело, Олег вытянул шею, в надежде увидеть приближающийся в клубах пыли автобус, но не увидел ничего. Дорога была пуста, и его мысли вновь вернулись к медленному страннику с дубинкой.
«Если он вор, зачем тогда идет сюда?»
Действительно, зачем?
Ну, хотя бы затем, чтобы уехать домой. Придуманные Олегом пещерные грабители живут в норах и пещерах, но у реальных людей - занимаются они грабежом или пишут короткие повести, надеясь продать их в какой-нибудь не слишком заносчивый журнал - всегда (ну, большей частью) есть дом. Почему бы ему, уставшему от тяжелой работы - в конце концов, кто сказал, что его работа не может быть тяжелой - не сложить улов в укромном месте и не отправиться на ночлег к своей жене (и, возможно, паре ребятишек)? Олега так позабавила эта мысль, что он поместил ее в мысленный ящик с желтым ярлычком-липучкой «ПОКАЗАТЬ ОЛЬГЕ». Грабитель-домосед, ну надо же.
- Ой, да у него же топор, батюшки мои, - раздался голос старушки, первой высказавшей предположение о том, что человек в клетчатой рубашке пьян. - Вот это да.
Всем тем же устало-расслабленным тоном: Барби вновь закатила глаза, после чего надула особенно выдающийся пузырь, а женщины, спорящие о моральных правах на определение степени алкогольного опьянения вообще и в данном конкретном случае, даже не обернулись.
Олег пригляделся: в руке грабителя и в самом деле блестел топор, никакая не дубина - просто он держал его у самой головы, там, где лезвие одевается на рукоятку.
И тут Олег почувствовал в кончиках пальцев слабое покалывание. Признак волнения... и признак того, Что Здесь Что-то Не Так. То самое чувство, которое так часто посещает героев популярных книг и за которое так часто ругали его самого. Что он мог ответить редактору? Что он сам не раз чувствовал это - точно так же, кончиками пальцев? Что людям свойственно бояться, что именно этот инстинкт, возможно, и подарил им в безраздельное пользование эту несчастную планету?
До человека с топором оставалось менее сотни метров, и Олег попытался разглядеть его получше.
Пришелец из восьмидесятых, подумал он, увидев эти коричневые брюки, эти черные сандалии (с черными носками под ними), эту выцветшую голубую рубашку - по последней моде, навыпуск. Последней моде восьмидесятых, конечно, когда волосы были длиннее, музыка добрее, а водка дешевле. Только у этого пришельца не было длинных волос - он был почти лыс, на его загорелой черепушке торчали редкие островки темных волос. Но он все равно прилетел оттуда, потому что у него было типичное лицо люмпена тех лет: темное, мясистое, с глубоко посаженными глазами и расслабленным подбородком... который двигался, да, точно так - двигался, гость из прошлого о чем-то разговаривал с собой.
Олег вновь почувствовал покалывание, на этот раз сильнее. Почему-то вид двигающегося подбородка взволновал его больше, нежели топор в руке... и несмотря на авторитетное заявление Повелительницы Собачьего Ведра и ее, несомненно, годами выработанный нюх, Олегу казалось, что идущий в их сторону человек не пьян. Что он совершенно трезв.
- Да хватит вам, - не выдержала мужская сморщенная половина, останавливая зашедший совсем уж в невообразимые дебри разговор: теперь его жена и ее соседка рассуждали о том, действительно ли в сибирской деревушке Окунево открылся канал связи с космосом. - Языки не устали еще?
- Моя подружка была в Окунево, - вдруг сказала Барби. - Со своим парнем. Говорит, там клево. Индусы. Или кришнаиты. Кто-то из них.
Ей никто не ответил, и она опять надула свой фирменный пузырь.
Олег вновь посмотрел на дорогу - на этот раз почти умоляя водителя невидимого «Пазика» добавить газу. Происходящее вокруг выглядело мрачной вариацией молодежного ужастика, но подушечки пальцев по-прежнему чувствовали легкие уколы, а человек, сжимающий в правой руке топор (большой топор, отметил Олег, его бабушка называла такие колунами) приближался - сутулый, припадающий на одну ногу, разговаривающий с собой.
Они не рубят, они раскалывают, вспомнил Олег слова бабушки. Она жила в деревне, всегда сама носила уголь и колола дрова. Как-то раз она на его глазах отрубила голову курице - не колуном, а самым обычным топором. Голова с завалившимся на бок гребешком (не таким большим, как у петуха, но все же достаточно внушительным) отлетела в сторону, а курица выпорхнула из рук бабули и принялась бегать кругами по заднему двору, орошая все вокруг ярко-красными фонтанчиками крови. Олегу было восемь, и запомнил эту картину на всю жизнь, как и бабушкин смех - спокойный, довольный. Колун тяжелый, но если ты его поднял, то все остальное он сделает сам. Она показала, что имела в виду: с видимым усилием (на какой-то момент Олег даже подумал, что у нее ничего не выйдет) занесла странный топор с длинной ручкой над головой и на выдохе опустила. Олег завороженно смотрел, как тупой, на первый взгляд, носик колуна падает на круглый чурбан, стоявший на специальной подставке. Чвяк. Этот чавкающий звук он запомнил так же, как и безголовую курицу, около минуты поливающую землю заднего двора кровью... а потом чурки уже не было, она раскололась пополам, превратившись в два внушительных полена.
- Ну где же он, - нетерпеливо и нарочито громко произнесла женщина с ведром. - Пора бы уже, да? Сколько на ваших?
Она обращалась к соседу, минуту назад прервавшему увлекательную дискуссию о местах силы.
- Без четверти девять, - бесстрастно ответил тот и отвернулся, чем явно задел соседку.
- Что же это такое, - пробурчала она. - Что хотят, то и творят. Совсем уже с ума посходили.
Но на самом деле было еще рано: по расписанию автобус должен был подойти в восемь сорок. Обычно приходил раньше, иногда - позже. Как повезет: если не встретит по пути пробок или чиновничьих кортежей (которые ближе к выходным устремлялись за город все чаще), то блеснет боками на повороте уже в четверть девятого, если же все сложится менее удачно... что ж, в таких случаях никаких пределов не существовало. Олег надеялся, что в этот раз удача будет на стороне водителя. И их всех.
Человек с топором (колуном, поправил себя Олег, но понял, что не может думать об этом предмете иначе, чем как о топоре: большом, увесистом... но все же топоре) подошел совсем близко и вдруг остановился. До него оставалось буквально десять шагов, и только теперь до Олега дошло, что перед ним безумец. Не припозднившийся пенсионер, не грабитель-домосед и не грабитель-дикарь... и точно не пьяница, перебравший в эту пятницу домашнего вина. Перед ним настоящий безумец, слетевший с катушек гость из прошлого с огромным предметом, который, если ты его поднял, все остальное делает сам.
- Не могу поднять буковки, - произнес он, низко наклонившись, почти ударившись о земли лбом. Его колени при этом согнулись, и Олег увидел длиннющую прореху на правой брючине - на брючине той самой ноги, которую человек в голубой рубашке волочил за собой, словно парализованную. В прорехе мелькнула темная кожа такого же цвета, что и лицо пришельца... и кое-что еще. Кровь. Запекшаяся кровь. Немного на ноге, больше - на внутренней стороне брюк.
- Надо же, дошел, - издевательски произнесла женщина в платке, считавшая, что кое-кто совсем посходил с ума. - Мо-ло-дец!
Олег хотел сказать ей, что это не совсем то, что нужно сейчас делать и точно не то, что следует сейчас говорить. Он даже набрал воздуха в грудь, но его перебили.
- Я все с грядок собрал, но никак не могу поднять буковки, - раздался тот же голос - совершенно обычный, подумал Олег, никакой не низкий, густой, тягучий или какие там еще бывают определения для голосов, чей обладатель несет в себе явную угрозу. Голос этого человека был безликим и мог принадлежать любому из соседей Олега, любому из тех, с кем по десять раз на дню перезванивается и решает, как говорит Ольга, рабочие моменты.
Ольга. Она едет сюда, ошарашенно подумал Олег, пытаясь понять, почему эта мысль так напугала его. Не должна была - но напугала. Ольга, которая обычно добиралась из своего института пару часов, но, когда Олег приезжал сюда, ехала в обратную сторону. Институт - секретный, чем Ольга очень гордилась - находился между Питером и этой чертовой «Искрой» - даже ближе к «Искре», поэтому ей не составляло никакого труда прыгнуть на автобус и составить ему компанию.
- Какие буковки, - тем же тоном продолжала пожилая женщина. Удивительно, но он стал не просто издевательским - наглым, как если бы вдруг она решила, что этот человек настолько невменяем, что не может ступить и шага. - Топор-то тебе зачем, сынок?
Она расхохоталась, но звуки ее кашляющего голоса вдруг стали тише и отошли на второй план. Не может быть, говорил себе Олег, глядя на согнувшуюся фигуру. Этого просто не может быть, мне наверняка мерещится.
Но видение не исчезало: человек в голубой рубашке исступленно чесал свободной рукой левую ногу, а сквозь прореху правой сочилось дерьмо.
Вдруг фигура резко выпрямилась, и когда человек с топором начал действовать, даже Барби поняла, что он безумен, но было уже поздно.
Он прошел мимо Олега (понявшего вдруг, что он уже десять минут стоит на месте, не произнеся ни звука), источая плотный запах свежих фекалий, мимо остановки, где его провожали взглядом все, за исключением Барби. Но и та с интересом повернула голову, когда пришелец остановился, с удивлением посмотрел на свои ноги и сказал:
- Что за хрень, я никак не могу поднять буковки.
Никто не успел ему ответить - да и что можно ответить на такое? Безумец схватил колун обеими руками, после чего сделал еще несколько быстрых шагов, шумно вдохнул, с удивительной легкостью размахнулся своим оружием, как бейсбольной битой, и всадил острие в заднее стекло подпрыгивающей «десятки». Оно разлетелось на миллион маленьких осколков (безопасное, успел подумать Олег, противоударное), выпустив ревущую музыку на свободу. Барби завопила, затем поперхнулась, проглотив жвачку. Сморщенная пара уменьшилась до такой степени, что стала почти незаметной в глубине остановки. Обе старушки замерли и напомнили Олегу сусликов, почуявших приближение хищника. Он и сам не знал что делать - в голове стоял звон разбитого стекла, а перед глазами - зеленоватая струйка, стекающая по ноге. Я впал в ступор, ошеломленно подумал Олег. Писал об этом сотню раз, не меньше, но ощущать самому не приходилось. Прекрасный опыт для повышения квалификации.
Дверь машины открылась, из нее начал выкарабкиваться пухлый мужичонка, похожий на депутата горсовета, пробившегося в состав благодаря деньгам отца или молодой, но очень влиятельной партии. Ему было тридцать, не больше, и в глазах его светилась столь свойственная его поколению самоуверенность. Он совсем не похож на парня в темных очках, о котором мечтала Барби, подумал Олег, по-прежнему не в силах пошевелить рукой. И если он снимет футболку, то мы все увидим заплывшую жиром тушу, а не рельеф мускулатуры.
- Ну ты даешь, братишка, - вальяжно начал водитель «десятки», бросив на человека, разбившего ему стекло, презрительный взгляд. - Я же тебя щас в песок закопаю, урод.
Он не видел топора, потому что тот лежал на спинке заднего сиденья (и ему повезло, что там никого не было), а когда хромой гость с планеты-80 вновь принял стойку отбивающего и закричал, на этот раз очень громко: «тварьскотинавернимнемоибуковкитварь!», пухлый водитель кремовой «десятки» вместо привычного бодрого sturm und drang счел за лучшее отступить.
- Как скажешь, братишка, все нормально, - быстро заговорил он мягким, убаюкивающим голосом. - Я не в претензии, так что все норма...
- Ты фиолетовый трусливый говнюк, убирайся вон! - заорал (именно так, точно) человек в коричневых брюках, и водитель «десятки» отошел слишком недалеко, ему нужно было бежать, а он стоял и смотрел, как лысый человек с загоревшим лицом делает к нему шаг, второй, а затем делает движение, так знакомое Олегу: взмах из-за плеча, короткий блеск в высшей точке, когда заходящее солнце пускает по лезвию своего резвого «зайчика», протяжный свист, с которым колун опускается вниз.
Все остальное он сделает сам, думает Олег и вспоминает чурку, расколовшуюся пополам за мгновение, которого он даже не уловил. Чавкающий звук, с которым...
...с которым колун должен был раздробить водителю «десятки» череп, но безумец промахнулся (или подвела раненая нога), и кусок железа, нарочно притупленный с одной стороны и необычайно тяжелый с другой, снимает скальп с левой половины удивленного лица (Олег видит, как летит, кувыркаясь в воздухе отсеченное ухо), а затем вонзается в ключицу с хрустом, похожим на хруст квашеной капусты.
Барби вновь визжит - визжит как резаная - но не делает никаких попыток убежать.
Водитель десятки охает, его левое плечо вдруг странным образом приподнимается, рука делает движение, похожее на фигуру детского танца: десять маленьких утят, кря-кря-кря, и опускается вниз, повисает плетью. Он падает на колени и в немом удивлении смотрит не ударившего его, как будто тот нарушил правила какой-то важной игры и должен за это извиниться.
Человек вытаскивает топор из раны (едва не падает на спину, чего бы так хотелось Олегу, который продолжает наблюдать за всем так, словно смотрит странную передачу по телевизору), вновь заносит и вновь опускает, на этот раз точно по центру выбритой головы водителя (бомммм, словно ударили в главный колокол). Тот успевает выкрикнуть жалобное аааа и замолкает, падая в маленькую лужицу, оставшуюся после вчерашнего дождя. Человек с топором поворачивает голову - как собака, пытающаяся понять, что же хочет от нее хозяин. Смотрит на лежащее перед ним тело.
- Фиолетовый говнюк, - повторяет он. Пинает здоровой ногой дверь, отчего та закрывается... закрылась бы, но ей мешает колено водителя, и она вновь отъезжает назад. Он опять пинает дверь, и опять она мягко стукается о выставленное колено.
Олег попытался двинуться вперед и едва не рухнул, настолько дрожали его колени. Он понимал, что нужно как-то заставить тех людей, которые сидели под козырьком остановки, бежать, звать на помощь, неважно... у Барби наверняка есть сотовый телефон, почему она до сих пор о нем не вспомнила?
Человек, ищущий свои буковки, похоже, понял, что к чему. Отодвинул черенком колуна колено водителя, пару мгновений примерялся... и вместо того, чтобы пнуть, легонько толкнул дверь, и та, закрываясь, щелкнула замком. По-прежнему звучала музыка - что-то очень быстрое, хриплый голос читал речитатив на иностранном языке, и Олег не мог понять, на каком именно. Словно прочитав его мысли, человек с топором тем же легким движением разнес вдребезги лобовое стекло (дьявольская симметрия, с неожиданным хладнокровием отметил Олег), лезвие вошло в приборную панель и наступила тишина. Тишина, в которой он слышал, как что-то капает со штанин безумца на землю и как другое что-то вытекает из треснувшего черепа водителя кремовой «десятки». Тишина, в которой даже короткие, похожие на хрюканье, звуки, издаваемые Барби, были едва слышны.
- С вами говорит сын этой планеты, - внятно произнес тот, кто шел к ним по главной аллее десять минут, тот, кто сжимал в руке свое страшное орудие и планировал искромсать мешавшего ему собрать буковки, пока они смотрели на него и гадали, сколько бутылок пива осушил он после обеда. - Я хочу сообщить вам важную информацию, фиолетовые мерзавцы. У меня очень болит нога, и вы за это ответите, потому что не дали поднять буковки. Ударили меня по ноге, как нечестные трусы.
Этот монолог дался ему с трудом, и Олег вдруг понял, что кто-то действительно ударил его по ноге. Ударил с такой силой, что сначала она отнялась, а затем у несчастного опорожнился кишечник. Он уловил боковым зрением какое-то движение, но не мог повернуть голову, все еще не мог, и это было так забавно, потому что через три минуты приедет автобус и те, кто оттуда выйдут (например, Ольга), найдут вместо потенциальных пассажиров шесть изуродованных тел и одного сумасшедшего с топором (колуном), готового поднимать его столько раз, сколько вздумается, а все остальное этот замечательный инструмент делает сам.
Олег увидел, что со скамейки поднялся второй мужчина из оставшихся в живых. Он тянул за руку свою жену, которая побледнела и посерела одновременно. Все это - не произнося ни слова, в совершенной тишине (если не считать всхлипов Барби, которая так и не удосужилась поработать своими куриными мозгами и достать из идиотской розовой сумочки сотовый телефон).
- Пожалуйста, не убивайте нас, - громко сказала женщина с ведром, которое несколько минут назад стояло у ее ног, а теперь лежало на боку возле мусорной урны на углу остановки с наполовину вывалившимся из него поводком. К нему прислонился пакет с зеленью, нашедший, наконец, свое место. - Вы же не будете нас трогать?
Еще минуту назад ты смеялась, подумал Олег, и тут у него прорезался голос.
- Убегайте, идиоты, - прохрипел он, не уверенный в том, что кто-то его расслышал. - Убегайте же!
Сморщенная парочка наконец поднялась, он мертвой хваткой вцепился в ее руку и буквально выдернул наружу. Она упала, проехала на коленках почти метр, поднялась. Олег увидел, что колени разбиты в кровь, но ее мужу, похоже, было наплевать. Он все тянул ее и тянул, пока оба не оказались на той самой аллее, откуда пожаловал к ним это странный гость. Олег обнаружил, что может вертеть головой - конечно, может, раз наблюдает за двумя беглецами, практически слившимися в единое целое на фоне бесконечных заборов - и тут же подумал, что они там увидят.
Следы безумца, вот что. Сколько? Пять? Шесть? Сколько припозднившихся пенсионеров и подвыпивших подростков встретилось ему на пути сюда? Сколько раз он поднимал над головой свой колун, прежде чем тот сделает все остальное и опустится - либо с чавкающим звуком, либо с хрустом квашеной капусты, либо со звоном главного колокола, раскалывая, а не разрубая? По крайней мере один раз... потому что на его штанине длинная прореха, а нога под ней кровоточит. И вдруг Олег понял, как сильно ошибается - нога не кровоточит. Уже нет. Кровь свернулась, а это значит... это значит...
- Это значит, что он здесь уже давно, - говорит он себе, чувствуя, что опять может двигаться, но не испытывая никакого желания делать этого. - Он давно ищет свои... буковки.
Вдалеке - оттуда, куда убежали эти двое (убежали, оставив два полиэтиленовых пакета и дамскую сумочку... из которой, вот умора, торчал сотовый) - раздался крик. Потом еще один. Кричала женщина. Значит, нашли. Значит, так и есть.
А человек в коричневых брюках каким-то образом уже оказался около старушек, сжавшихся в маленькие комочки, и опять размахивался топором, держа ее в точности как бейсбольную биту.
- Я не какой-нибудь еврей, - произнес безумец, но, прежде чем он выбросил вперед руку с блестящей смертью, Олег прыгнул на него, рассчитывая сбить с ног.
Время растянулось, как в каком-нибудь дорогом боевике, на длиннющие секунды. Вот Олег падает рядом с сумасшедшим, не долетев какую-нибудь пару сантиметров, и хватает его за вонючие брючины; вот колун, описав изящную дугу, чиркает по макушке Повелительницу Собачьего Ведра (могло быть гораздо хуже, подруга, успевает подумать он) и с отвратительным скрипом ударяет Барби в щиколотку. Оказывается, она поджала ноги. Как школьница, увидевшая мышь. Вот из рваной раны появляется кровь, поприветствуем кровь, в который раз сегодня на арене - кровь, дамы и господа, брызжет тонкой струйкой, и через эти брызги видна белая полоска кости. Вот Барби открывает рот, чтобы в который уже раз закричать, это да, что умеет то умеет, кто бы спорил, но ее глаза видят дыру на ноге и закатываются, и она падает - сначала на скамью, а затем вниз, на усеянную окурками и пачками из-под сигарет землю. Вот подкашиваются ноги инопланетного гостя, и он падает рядом, а у Олега остается в руках его сандалия. Вот обе старушки, как по команде, поднимаются со своих мест и бегут (как могут, конечно; ковыляют - вот определение, которое подойдет лучше всего) в сторону, но не туда, куда за несколько секунд до этого устремилась сморщенная пара. Они тоже слышали крики, и опыт, все прожитые под этой луной десятилетия подсказывают им, что той дорогой лучше не ходить, честное слово, лучше выбрать какую-нибудь другую. Вот голова безумца, лысая голова с редкими островками темных волос, неотвратимо приближается к округлому железному углу лавочки; вот его висок входит в контакт с витым стеблем, который какой-то умелец выковал в качестве орнамента; вот раздается легкий треск и топор выпадает из натруженных рук (которые покрыты мелкими царапинами, и словно в качестве подтверждения издалека доносится еще один крик). Вот Олег остается один и чувствует, что мочевой пузырь вот-вот лопнет от напряжения, и он успевает хихикнуть, прежде чем отключиться вслед за Барби и сдвинутым обладателем клетчатой голубой рубашки, коричневых брюк и черных сандалий (поправка: одной черной сандалии).
Когда Олег пришел в себя, то первое, о чем подумал, было: сейчас я увижу этот топор. Он будет висеть над моей головой, а потом упадет, и я услышу этот чавкающий звук, и звук главного колокола. Но он открыл глаза и никакого топора над головой не было. Безумец по-прежнему лежал возле лавочки, под его головой растекалась кровяная лужица.
Олег приподнялся на руках, смог сесть. Огляделся.
На остановке они были одни. Значит, Барби очнулась раньше и нашла в себе силы убраться подальше. Олег повертел головой и увидел тропинку из темных капель, уходящую направо. Значит, и в самом деле ушла, а не уехала на автобусе, водитель которого по какой-то причине решил бросить его здесь. Конечно, ничего такого не могло произойти: в автобусе ехала Ольга, а она бы его точно не бросила.
Олег посмотрел на часы: без десяти девять. Время и в самом деле растягивается - в точности, как он писал несколько тысяч раз, но во что никогда не верил. Растягивается, умножая секунды на ноль. Или разделяя. Превращая их в бесконечность.
Слава богу, все закончилось именно так. Одни ушли налево, другие прямо, третья направо. А человек, этот безумный человек в голубой рубашке лежит здесь, возможно мертвый. Но только возможно.
Олег толкнул тело, лежащее перед ним, ногой. Затем еще раз, чуть сильней. Никакой реакции. Он напрягся и попытался перевернуть лежащего на спину. С первой попытки у него ничего не вышло, зато получилось со второй, когда он уперся в голубой бок обеими ногами. Олег подполз ближе, превозмогая запах, и сунул руку в карман коричневых брюк, которые он последний раз видел на витрине универмага «Детский мир» в восемьдесят третьем. Он не рассчитывал на везение, но ему повезло: пальцы нащупали корочку какого-то удостоверения и он вытащил его - красную книжицу с золотым тиснением. ПРОПУСК. Олег понял, что сейчас он узнает, как зовут Человека Из Прошлого, и в груди заныло, как бывает в особенно волнительные моменты - например, перед объявлением финалистов литературного конкурса.
Он раскрыл удостоверение. На правой стороне увидел фотографию - знакомый фас с огоньками безумия, спрятавшимися в глубине темных глаз. На ухе бледнела печать с неразличимой надписью в окружности. В центре гордо раскрыл лапы двуглавый орел. На левой половине - скупые строчки:
ФЕДОРОВ
Руслан Евгеньевич
Действительно до: «__» 07 1998
- Руслан, - прошептал Олег. - Руслан, мать его, Евгеньевич.
Порядок следующих действий высветился в его голове с устрашающей четкостью. Разве он не описывал ничего подобного с тысячу раз или около того? Разве не бросал героев в пасть к чудовищам, чтобы те выбрались целыми и невредимыми, оставляя поверженного врага за спиной?
- Бросал, бросал, - пробормотал он. Конечно, бросал, только - вот уже в который раз за эти долгие полчаса - не ожидал, что придется самому участвовать в чем-то подобном.
- Выдумывать легко, Руслан Евгеньевич, - объявил Олег поверженному врагу, пытаясь найти взглядом необходимый предмет. - Ты даже не знаешь, дорогой фиолетовый друг, как легко.
Дойти до асфальта ему не составит никакого труда. Объяснить водителю, что на остановке больше никого и нет никаких причин делать лишние пару километров - тоже. Водитель наверняка согласится, потому что и так опаздывает. Водитель поверит, потому что Олегу всегда верили, если он того хотел. Когда дело касалось сочинения историй, на него можно было положиться, верно?
Верно.
Олег, наконец, нашел то, что искал. Колун лежал в шаге от Руслана Евгеньевича ФЕДОРОВА, чей пропуск (неважно куда) был просрочен почти на десять лет. Олег еще раз пнул любителя черных сандалий, и когда тот по-прежнему остался лежать на земле (как говорила Ольга, без признаков), поднялся на ноги.
- Такие вещи нельзя бросать на полпути, - пробормотал он, собрался с силами, взялся обеими руками за деревянную рукоятку, еще хранившую тепло чужих рук, удивился весу, хотя и ожидал нечто подобное... а потом занес топор над головой и предоставил ему проделать все остальное.
Помощники шерифа
Старик, с возвращением! Давно не "слышались". Впрочем, я и сам был в долгом отпуске. 
Уверен, такие "блокнотики" есть у каждого, кто пишет всерьёз и надолго. 
Только вот слова из уст женщины звучат немного "причесано", что ли. Так, как будто они уже "обработаны и воспроизведены" главным героем в одном из его произведений. Вроде и сумбурность, естественная для живого разговора, присутствует, но и некая "продуманность" чувствуется и построение предложений выверенное. Имхо не хватает экспрессивности - например, брезгливо-презрительное, граничащее с ненавистью: "Да у меня самой такой же... к-козёл!"
