Они случались реже и реже, становясь тревожней. Джейк просыпался с криком, сердце билось как у пташки, попавшей в силки. Во сне он бежал по бесконечному полю роз, у того было странное звучное имя, но важнее имени и роз была Башня, и к ней он бежал, падал и снова бежал. Теперь-то ему удалось разглядеть её во всей красе, исполинскую колонну цвета серого сланца. Стрельчатые окна поднимались к вершине по спирали, в них вспыхивал и гас ослепительный белый свет. Но с самой Башней творилось что-то странное, этого не может не должно быть никогда никогда. Облака стекались к ней только с двух сторон, эта мысль раз за разом ужасала Джейка. И в какой-то момент, находясь ещё так далеко, он слышал стон, долгий, протяжный, на грани инфразвука. Как будто вселенная стала колесом, и теперь оно медленно сходило с оси. Сдвигалось. А сама ось, Башня, гневно и бессильно воздетый к окровавленным небесам перст Гана, начинала страшно медленно и неотвратимо крениться влево.



4.

…Колокольчики. Колокольца. Колокола. Джейк много прочёл для своих одиннадцати лет. Головная боль обручем стянула виски, кажется, что он ослеп, но воспоминание всплывает на поверхность сознания. Джейк хватается за него, как за соломинку: в прошлом году или годы тому назад, декабрьским вечером он открыл сборник стихотворений По. Там было одно, которое понравилось ему больше, чем “Ворон” и “Улялюм”; в нём звучала мелодия бубенцов, набата, похоронного звона. Железный этот звон отдаётся теперь в ушах. Приговором всему, что есть. Что было и что будет. Потому что мир сдвинулся, Башня упадёт, и безумный Король будет править вечно, сидя на троне из черепов. Джейк в тодэше, но пока не знает об этом. Здесь нет ни времени, ни света, только звон колоколов, режущий слух. И чей-то голос. Смутно знакомый и непохожий ни на чей-либо другой. Один раз услышишь, не забудешь. Джейк открывает глаза, вскрикивает от боли.

“Да будет свет!” – насмешливо произносит голос.

5.

Джейк сидит в кресле с железными подлокотниками. Кресло обито кожей, подлокотники резные. В лицо ему направлен свет лампы. За ней угадывается стол, длинный и массивный. За столом точно кто-то есть. Джейк пытается прикоснуться к нему, но опять вскрикивает, только теперь беззвучно, внутри. Разум того горяч и безумен, но одновременно расчётлив. Словно бы в нём уживаются несколько личностей, актёров, сменяющих друг друга на подмостках. Или демонов, вошедших в чисто выметенный дом.

“Ну здравствуй, Джейки-бой”, – говорит один из них. Голос вкрадчивый, как у Чеширского кота, но за улыбкой прячется сталь. “Я так долго ждал тебя. Целую вечность. Как ты понимаешь, времени у меня вдоволь. Вагон и маленькая тележка, как говорит твой упрямый папаша.”

“Кто вы?” – говорит Джейк. Язык еле слушается, он распух во рту. Странно, но у Джейка нет ни рта, ни языка, ни глаз. Джейка здесь нет, и одновременно он здесь. Он мерцает.

“К чёрту формальности, мой мальчик! Давай-ка сразу перейдём на “ты”. Можно было бы и поздороваться, но я всё понимаю, такая травма, ужасный шок. Ничего, я надолго тебя не задержу, нужно уладить одно дельце, и adieu! Ты же знаешь немного по-французски, а, Джейки-бой?”

“Кто вы?” – повторяет Джейк. Он должен узнать имя незнакомца, таковы правила игры. Джейк быстро учится.

В голосе незнакомца слышится разочарование, но Джейк понимает, что оно напускное. Тот играет с ним в кошки-мышки, забавляется до поры, пока ему на смену не придёт другой.

“Какой ты скучный, Джейк. Впрочем, так тому и быть. Будем играть честно, раскроем карты. Зови меня Ричард. Ричард Фаннин. Ты знаешь, у меня много имён, но в данный момент мне очень подходит именно это.”

“Очень приятно, сэр”, – говорит Джейк, и, как тогда, в такси, такое обращение вызывает смех. Весёлый, дружелюбный, едва скрывающий издёвку.

“О да, ты быстро учишься, мой мальчик. Но не забывай, что ты в гостях, и даже я не могу быть до конца уверен, что с тобой случится. Да и со мной тоже. Ты пока не понял, куда попал? Думаешь, что ты умер, когда твой другой папаша, хехе, быстрорукий убийца, чари-ка, отпустил тебя? Его мы ещё обсудим…”

“Не именуй его так!” – голос Джейка звенит, как натянутая струна. Глаза его горят, Роланд, посмотри на сына, которого ты не спас; ты ещё увидишь его таким. “Ты не имеешь права, ты, лживая тварь!”

Теперь в голосе незнакомца

(Фаннина?)

звучат самодовольные нотки. “Так-то лучше, Джейк. Ты начинаешь оживать. И всё же вас так просто спровоцировать. Все вы не больше чем марионетки, наделённые эмоциями. Правда, есть элемент непредсказуемости, он-то и не даёт совсем заскучать… Ну да ладно, давай ближе к делу”.

Джейк молча слушает Фаннина. Лампа уже не светит в лицо, она раскачивается над столом, шнур уходит наверх, теряется в темноте. Вместе с лампой – еле ощутимо – покачивается и стол, комната, и Джейк сглатывает слюну. Начинает кружиться голова, хотя боль прошла. И да, он больше не слышит колокольцев. А за столом, на уровне пары футов, сверкают две алых точки, взгляд их устремлён на Джейка.

“Ты попал в тодэш, Джейк. Вернее, не совсем, но всё же почти. Такое случается время от времени, редко, но случается. Башне наплевать на большинство, но не на тех, кто отмечен ка. Знаю, для тебя это абракадабра, но ты всё же не перебивай, выслушай до конца. Мы находимся в изолированном кластере, другими словами – в пузыре с тонкими стенками. Он плавает в безвременье, в бездне, чьё имя тодэш. Скажем так, это пространство между стен, которое занимает больше места, чем комнаты в доме. Не слишком-то задумывайся, мой мальчик, я и сам стараюсь об этом не думать. Равно как и том, где сейчас нахожусь я. Доверенное лицо Короля, Незнакомец-вне-времени, фантом в твоей голове. Что по-настоящему важно, так это твари, которые здесь живут. Я покажу тебе их чуть позже. А пока позволь мне устроить небольшую демонстрацию моих способностей. Я так соскучился, ожидая тебя, что мне просто не-об-хо-ди-мо слегка развеяться!”

Джейк всё также молчит. Молчат и колокольца, но – что это? Ему чудится шуршание, лёгкий треск, поскрёбывание. Это крысы в стенах, думает за него Фаннин. Джейка передёргивает от отвращения, но он не показывает вида.

“Дже-е-е-ейк, я всё-всё про тебя знаю!” – кричит Фаннин, шелест переходит в скрежет, обрывается. “Не пытайся скрыть от меня свои страхи. Нам пора приступать. Voila!”

6.

Свет теперь падает прямо на него. Джейк видит белое лицо в обрамлении чёрных, как смоль, волос. Тонкие черты, алые губы, алые глаза, меняющие оттенок. Незнакомец красив, но красота эта обманчива. Словно читая мысли Джейка (он читает их), Фаннин театрально щёлкает пальцами левой кисти, одетой в перчатку. Черты его лица начинают плыть, дрожать, мерцать.

На Джейка смотрит рыжий толстяк с бородавкой в углу рта, толстые губы шевелятся, на них пузырится слюна. Щелчок! Смазливый юноша с голубыми глазами и небрежно уложенной причёской подмигивает ему. Щелчок! Мужчина средних лет с грубыми чертами загорелого лица впивается в Джейка настороженным взглядом. Щелчок! Чёрные курчавые волосы, расплющенный нос, белки глаз навыкате – Джейк невольно вспоминает Джона, негр перед ним кривится. Щелчок! Лица, лики сменяют друг друга, как в аттракционе невиданных развлечений. Как в полицейской камере. У Джейка опять начинает кружиться голова, но Фаннин держит нос по ветру. Щелчок! Смеющиеся, прыгающие алые губы, белозубая улыбка, острые резцы, капюшон откинут за плечи, тонкие пальцы правой руки небрежно чертят в воздухе знаки. Сверкающие жёлтые огоньки повисают в нём, ненадолго оставляя след.

“А, каково?” – говорит Фаннин. “Это ерунда, ты бы знал, что я как-то сотворил в одном весёлом королевстве… впрочем, воспоминания к делу тоже не относятся.”

Джейк перебивает его, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно. – “Сэр… Ричард. Зачем я здесь?”

“Ты задаёшь правильные вопросы, мой мальчик.” – Фаннин становится серьёзным, весь как-то подбирается. Другой уже идёт сюда, думает Джейк. “Подожди ещё самую малость, и ты всё поймёшь сам.”

И, вторя его вкрадчивому голосу, опять раздаётся скрежет ржавого железа по стеклу. Комната мерцает и дрожит, стены начинают расходиться, трескаться, и в темноту внутри изливается внешняя тьма. Кладбище времени, хитросплетение пустых дорог, слепящий ужас. И Джейк видит – нет, не глазами, а разумом – обнажённые корни самой тьмы, нет, их нельзя описать, как и того суккуба в круге, понимание ускользает, зато он хорошо видит тварей, снующих меж корней и ветвей. Не крысы; скорее гигантские мокрицы, черви, медведки, смутно похожие на насекомых, но в тысячи раз больше и неизмеримо уродливей, мутанты тодэша. Бесцветные, тьма съела их цвет; с пучками и гроздьями глаз, с развёрстыми пастями и жвалами, они парят во тьме, их жадный разум сканирует пространство, вот одна из тварей замирает, дёргается, обращает слепую морду в сторону Джейка. В направлении маленького пузырька. Срывается с места, хвост её извивается, толкает сквозь вязкую тьму к лакомому куску. К маленькой беззащитной искорке сознания. Тварь мчится на всех парах. Джейк чувствует её равнодушную мощь, кипящие гейзеры безумия в маленьком, скрытом за складками плоти мозге. Тварь всё ближе и ближе, она загодя раскрывает пасть. Добыче, такой долгожданной, теперь не уйти, сколько же можно жрать себе подобных. Джейка начинает бить дрожь. Он понимает, что пьеса ещё не сыграна до конца, но ничего не может с собой поделать. Тварь ужё совсем близко, она издаёт утробный звук. Так переговариваются под водой киты, думает Джейк, он оцепенел. Этот сожрал бы и Моби Дика. Он закрывает глаза, не в силах прикрыть свой разум, архаичный жест, и чувствует, как Фаннин убирает проход прямо перед бесформенной белёсой мордой. Зарастают змеящиеся трещины, лампа светит ровней; за стенами слышен глухой рёв, но и он пропадает.

Джейк молчит, он смотрит в пол, ставший полом. Молчит и Фаннин, насмешливо разглядывая мальчика. Но это длится совсем недолго. Внезапно Джейк чувствует, что Фаннин уходит. Растворяется. Бросает ему последнюю мысль: мы ещё встретимся Джейки-бой, и пропадает. А на смену ему является кто-то большой и угрюмый, которому не до шуток. Флэгг.